Danke Papa...за то, что ты не существуешь.
Название: Кабы не было войны...
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Ezhen ; ~Ахэ~
Фандом: «Щит и Меч» роман В. Кожевникова, «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семёнова
Категория: слэш, гет
Жанр: модернAU, романтика, songfic, эксперимент, юмор, драма,
Рейтинг: PG — 16
Пэйринги: Александр Белов/Генрих Шварцкопф, Аксель Штейнглиц/Оскар фон Дитрих, Максим Исаев/Вальтер Шелленберг, Алексей Зубов/Бригитта Вейтлинг и другие побочные.
Персонажи: все кого затянуло под винт.
Саммари: Кабы не было войны... И кабы родились персонажи произведения Кожевникова в наше время, всё для них могло сложиться совсем иначе. Но вне зависимости от исторической эпохи Судьбу человека определяет его личный выбор. Любовь или карьера, потакание общественному мнению или собственное счастье, ненависть или прощение, соучастие злому умыслу или маленький подвиг — каждый решает сам. Но именно правильность избранного пути определяет, каким будет Будущее.
Предупреждение: 1. История базируется на допущении, что все упомянутые персонажи (в том числе реальные исторические личности) родились в иное время, не участвовали во ВМВ и, соответственно, никогда не были нацистами; 2. Работа не преследует цели оправдать, действие или поступки кого-либо то ни было, или умалить чьи-либо заслуги. Автор достаточно отлично знает данный период истории. И вступать в пустые, не конструктивные перепалки Автор не собирается. 3. Это художественная выдумка и не преследует никакой иной цели, кроме как показать, что война приносит лишь боль и несчастья, в то время как мир и любовь делает людей лучше и приносит радость. 4. OOC персонажей логично в условиях данного эксперемента.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: Посвящаю всем тем, кто помог родиться этой истории на свет, Ezhen, Ахэ и Лунарику и всем кто поддержал, внёс вклад и вообще терпел Автора пока он писал это как бешеный писец забив на работу, сон, еду! Спасибо, что вместе со мной до последнего не отступались от задумки!
Кабы не было войны... Часть 1.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047746.htm
Кабы не было войны... Часть 2.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047813.htm
Кабы не было войны... Часть 3. Обдолбанный до полного умопомрачения наркоман визжал и бился в истерике, пока его не утащили прочь. Его вопли отрезала тяжёлая дверь, и в полицейском участке вновь воцарилась дремотная тишина, перемежаемая телефонными звонками и тихим бубнежом дежурного за стойкой. Скованные вместе наручниками, Саша с Генрихом около часа врастали в пластиковые стулья.
— Можно мне позвонить? — занудствовал Шварцкопф.
— Вызываемый абонент недоступен, — огрызнулся полицейский.
— Может быть, он уже вернулся в зону действия.
Ответа не последовало.
— Вообще-то, у меня есть права, — вспомнил Генрих, топнув ногой в негодовании.
— Не зли меня, сосунок! — ткнув в него ручкой, рявкнул мейстер.
Оскорбившийся Генрих вознамерился разразиться тирадой о полицейском произволе, но тихое категоричное Сашино «хватит!» остудило его протест моментально. Приосанившись, он вжался в стену и затих. На Белова было страшно смотреть: от затаённого бессильного бешенства его скулы словно стали ещё острее, а голубые глаза метали ледяные молнии, призванные замораживать все живое. Таким злым и колючим Шварцкопф друга ещё не знал, и амплуа это ему не нравилось. Признавая за собой вину, он боялся справедливого гнева и стыдился того, что втянул товарища в неприятности.
— Он не ответит, — Саша не питал иллюзий относительно попыток дозвониться до Шелленберга.
— Почему нет, в конце концов, ночь на дворе, может быть, он просто не слышит звонка.
— Потому что это не в его интересах — здесь появляться, — как глупцу разъяснил Белов, пялясь пред собой, потому что на Генриха смотреть ему было тошно, хотелось отвесить пару затрещин, ой, как же ему хотелось проучить этого избалованного мальчишку. Но, правда, ничего б не переменилось от драки в данный момент, так какой толк тратить злобу попусту. — Подозреваю, он уже и забыл о нашем существовании.
— У тебя могут быть проблемы в универе, — грустно заключил Генрих, ведь Саша — иностранец, схваченный на административном правонарушении.
Им обоим придётся как-то объясняться, но у Белова перспективы гораздо более угнетающие.
— Да что ты говоришь, — процедил тот сквозь зубы, обдумывая, как бы им выкрутиться с минимальными потерями.
Вздохнув, Шварцкопф пощупал на ободранном лбу свежую нашлёпку пластыря, любезно предоставленного полицейскими.
— Тебе нужно было уносить ноги, — сказал Генрих отстранённо.
Нахмурив брови, Саша все ж таки к нему повернулся, чтобы отбросить его руку от заклеенной раны. Когда появился патруль, они рванули с низкого старта, как два оголтелых зайца, но кто ж ожидал что правоохранительные органы нынче в такой прекрасной физической форме, да ещё и улочки с переулками в подотчётном районе знают лучше. Впрочем, шанс уйти безнаказанными у парней был, если бы Генрих не растянулся, поскользнувшись на сыром асфальте. Серьёзного ничего, только кожу содрал, но заметив, что друг отстал, Саша, не раздумывая, вернулся за ним, потеряв, таким образом, преимущество в забеге.
— Это как?
— Перелез бы через забор, и хрен бы они тебя достали. Я-то что, я бы отбрехался, — заявил мучающийся совестью Шваркопф.
— Ну, извини, — пожал плечами Саша, — я по-другому воспитан.
— Что, русские своих не бросают? — фыркнул Шварцкопф.
— Типа того, да, — без гордости и позы кивнул Белов. — И потом, мы оба заварили эту кашу.
— Мой отец — уважаемый человек, — обнадёжил Генрих, — если будет нужно, он замолвит за тебя словечко, всё обойдётся.
— Кстати, — зацепился Саша — когда герр Шварцкопф тебя хватится?
Получив возможность позвонить, Генрих принялся названивать Шелленбергу, даже не попытавшись набрать отца во вторую попытку. Реакции родителя он боялся и предпочёл избежать, хотя успел раскаяться в собственной мелкой трусости.
— Дней через пять, — совершенно серьёзно прикинул он, ошарашив Белова. — Для меня нормально не ночевать дома, — пояснил Генрих, — однажды после ссоры я полтора месяца жил у друзей. Он не кинется искать меня с собаками, тем более мотоцикл стоит в гараже.
— Засада, — пришёл к не утешительному выводу Саша.
— Прости, — потупился Шварцкопф.
— Да ладно, — отмахнулся друг, — это и моя вина тоже. Надо было отговорить тебя идти в VDI, или вытащить за шкирку из штаба сразу после.
— Интересно, как бы тебе это удалось, — язвительно уточнил Генрих и, позабыв, что они скованны, попытался сложить руки на груди.
Саша воспротивился и дёрнул на себя, короткая цепочка наручников между ними основательно натянулась. Возможно, ребята, измученные тревожным ожиданием, все ж таки сцепились бы на почве установления, кто виноват больше, но из внутренних помещений участка вышли двое беседующих мужчин, и они замерли, прислушавшись.
— К сожалению, — говорил тот, что был в полицейской форме с погонами руководителя, — это всё, чем я могу помочь вам, комиссар Штейнглиц, в данном деле. Сами понимаете, народу в баре в тот вечер было пруд пруди, а на запись с камеры слежения этот тип не попал, так что… — он бессильно развел руками.
— Спасибо и за ту информацию, что есть, оберкомиссар Герд! — поблагодарил второй, в штатском, но с выправкой бывшего военного. — С вашей стороны было очень любезно уделить мне время в столь поздний час.
— Бросьте, Штейнглиц, — рассмеялся полицейский, — мы всегда готовы помочь коллегами из криминальной полиции. — Тут он заметил двух нахохлившихся молодых людей с настороженными непримиримым взглядами. — Так, что у нас тут, Герлах?
— Вандалы, — доложил вскочивший при старших чинах мейстер, — плакаты ABR уродовали.
— Что же вам такого сделал старина Канарис? — искренне удивился комиссар Штейнглиц, обращаясь к юным хулиганам, но, не ожидая получить ответ.
— А вы что же, — прищурился Герд, облокотившись на стойку, — поддерживаете адмирала?
— Почему нет, — отозвался тот, — его я хотя бы понимаю, я тоже служил в армии.
— Читали, что о нём в газетах пишут?
— Вздор! — твёрдо обозначил Аксель. — Скоро выборы, вот они грязью друг друга и поливают, вот таких вот, — он качнул головой в сторону Генриха с Сашей, — горе художников нанимают. Я предпочитаю не обращать внимания на всю эту пропагандистскую возню. И вам не советую, Герд. Кстати, сами-то вы кому собираетесь довериться?
— Пожалуй, сейчас есть только один достойный уважения человек, — сообщил оберкомиссар, всё же осторожно осмотревшись, — который предлагает хоть какие-то действия и призывает к переменам.
— Вы же не хотите сказать, что поддерживаете этого пижона Гейдриха?!
— В отличие от прочих, он не боится поднимать серьёзные, давно требующие решения проблемы, — убеждённо сказал Герд.
Белов навострил уши и повнимательнее присмотрелся к этому реальному или потенциальному члену вездесущей VDI. Не менее подозрительно стал посматривать на собеседника и комиссар Штейнглиц.
— Побойтесь Бога, они же несут сущий невоплотимый в жизнь вздор.
— Да, но в процессе осуществления любой план может быть доработан, — остался при своем Герд, — а вы себе даже представить не можете, комиссар, какая это чума. На моём участке только за последние несколько месяцев выросли и кражи, и побои, и вообще о прежнем спокойствии остались только воспоминания. И я спрашиваю, сколько это будет продолжаться? Их ведь, иммигрантов, становится день ото дня все больше.
— По-моему, вы преувеличиваете.
— Вы простите, комиссар, но вы в уголовной полиции сидите за столами в основном и смотрите в окно, а мы тут на передовой, на улицах. Мы наблюдаем это воочию. Германии пора перестать быть добренькой, понимаете?
— Нет, — спокойно сказал Штейнглиц, — не понимаю. И уверен, что власти тоже осознают и размышляют над происходящим. Просто, не все можно поправить в одно мгновение.
— Когда они соберутся, от Германии ничего не останется! — возмутился оберкомиссар, и его подчинённый горячо и согласно закивал.
Осмотрев их обоих, Аксель понял, что хочет поскорее уйти. На политические споры у него не было ни сил, ни желания, да и ужасно хотелось спать. Пожав руку коллеге, он торопливо раскланялся и, на ходу доставая пачку сигарет, вывалился на парковку перед участком. Ночь была в самом разгаре, сбрызнутый дождём асфальт серебрился под светом фонарей. Фольцваген Штейнглица был одним из немногих авто, оставшихся на стоянке, и кто-то поджидал его рядом с ним. Догадываясь, кому могло прийти в голову отираться поблизости, Аксель, закурив, взволнованно выпустил дым из ноздрей. Похоже, завтра на работу он поедет не спавшим.
— Привет, Аксель! — сияя улыбкой, счастливо приветствовали его.
— Какого хрена ты тут забыл, Дитрих?- сразу принял неприступный вид комиссар.
— Ты не отвечал на мои звонки, — пожаловался Оскар, зябко запахнув свою без сомнения очень стильную, но совсем не подходящую к сезону короткую куртку.
— Я сменил номер, — мрачно сообщил Аксель, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Здорово! Дашь мне новый?!
— Нет. Как ты вообще узнал, где я?
— Ну, я же частный детектив, Аксель — самодовольно дернул головой с идеальной стрижкой Дитрих, — повесил на тебя жучок и теперь всегда знаю, где ты есть.
Шутка не дошла до адресата. Плюнув на окурок, Штейнглиц забросил его в ближайшую урну и, игнорируя присутствие Оскара, взялся за ручку дверцы полный намерений немедленно ехать.
— Ладно, ладно, — сдался Дитрих, встав у него за спиной, — я следил за тобой от комиссариата.
— Ты меня преследуешь?
— Ты игнорируешь мои сообщения!
— О чем нам, собственно, разговаривать?!
По мнению Акселя, красивый и ухоженный, почти как модель с журнальной обложки, Оскар стоял к нему слишком близко. Так близко, что он улавливал аромат его парфюма чересчур для мужчины сладкий и интригующий. Волна протеста поднималась в Штейнглице ещё и от того, что Дитрих не стеснялся рассматривать его ждущим, требовательным взглядом, будто он и вправду ему что-то задолжал.
— Слушай, Аксель, — наконец заговорил пронырливый частный сыщик. — Я ведь, не виноват, что мой клиент — твой подозреваемый, верно? Так получилось, что у нас общий интерес и одинаковые трудности. На тебя давит прокурор, меня торопит заказчик, и отчего бы нам не объединиться ради общей цели? Тем более, что несколько раз из нас уже получался отличный тандем.
Да, Штейнглиц должен был согласиться, что Дитрих не зря зашибал в своей конторе такие впечатляющие суммы, что позволяли ему безупречно выглядеть и красиво жить. К работе парень подходил творчески и славился редкой интуицией, которая иногда сполна восполняла пробелы в его методе расследования предлагаемых загадок. Однажды пути их пересеклись, и после бесплодных попыток отвязаться от настойчивого детектива, комиссар разрешил ему соучаствовать в раскрытии преступления. Виновника они в конечном итоге нашли довольно быстро. Дело даже принесло Акселю премию и похвалу начальства, которое не подозревало, что ему оказывали содействие, а Дитрих лавров не требовал, удовлетворившийся гонораром от нанимателя. Однако в процессе совместной работы кое-что пошло не так, и Штейнглиц поклялся больше никогда не иметь дел с Оскаром. И всячески теперь его избегал.
— Мы преследуем разные цели, — привел аргумент комиссар. — Я считаю твоего клиента убийцей.
— Ты врёшь, Аксель, — упёрся Оскар, который все пытался разыскать причину, по которой их успешное сотрудничество обернулось игрой в кошки-мышки. — Если бы ты был уверен в его виновности, ты давно сдал бы дело прокурору, не парясь. Вместо этого ты сегодня сюда припёрся, как пить же дать, ищешь к чему придраться. Значит, сомневаешься. И правильно делаешь.
— Нет ни единого повода сомневаться, — со своей стороны гнул комиссар, хотя Дитрих был прав относительно гложущей его неуверенности.
— Ты просто не там их искал, — покопавшись во внутреннем кармане, Оскар достал флешку, — а я нашёл.
Штейнглиц потянулся было за картой памяти, но Дитрих с улыбкой превосходства убрал её обратно.
— Ну, уж нет, Аксель, — помахал он пальцем прямо у него перед носом детектив. — Ты же со мной ничем не делишься, поэтому я предпочту оставить это для клиента, чтобы его адвокат развалил дело в суде. Правда тогда и ты, и прокурор выставите себя на посмешище. Как тебе такой расклад?
— Шел бы ты! — рыкнул комиссар.
— Куда же?
— Дрючить какого-нибудь голубка, — зло огрызнулся Аксель, распахнув дверцу, в которую, желая его задержать, немедленно вцепился Оскар.
— Ты грубиян, — обиженно сообщил он и, склонившись к самому уху комиссара, интимно добавил, — и я предпочитаю, чтобы дрючили меня.
Рывком дёрнув дверь на себя, Штейнглиц нырнул в машину.
— До свидания, комиссар, — с издёвкой сделал ручкой Дитрих и прогулочным шагом, сохраняя чувство собственного достоинства, направился прочь.
Аксель долго смотрел ему вслед. Пожалуй, он уже слишком стар для такого испытания жизненных принципов. Когда они встретились впервые, простой по натуре, как крестьянский сын, Штейнглиц сразу про его ориентацию все понял и воспринял в штыки. Впоследствии его раздражали каждое слово и жест Дитриха, даже то обстоятельство, что они дышат одним воздухом, приводило его в ярость. Но обременённые одинаковыми заботами и буквально наступающие друг другу на пятки, они сходились снова и снова, а всякое действие, после многократного повторения, входит в привычку. Избавившись от слепящего отвращения и узнав Оскара ближе, Аксель более трезво стал смотреть на вещи. Постепенно он пришёл к тому, что быть геем — не означает быть прокажённым или убыточным. Дитрих хоть и вел себя как вздорная примадонна, идиотом или маньяком-извращенцем не был. А по иным показателям превосходил самого Штейнглица, по привлекательности так точно. Вскоре он совсем перестал концентрироваться на сексуальных предпочтениях детектива, целиком отдавшись бесконечному обмену шпильками и «любезностями», из чего состояли их беседы, и взаимодействию по изобличению преступника. Ни аромат духов, ни тронутая загаром кожа, ни полные капризные губы, ни спортивная, вечно обтянутая слишком узкими штанами задница, ни мягкие ухоженные руки с ногтями конченного метросексуала, уже не бесили комиссара, наоборот, превратились в объекты наблюдения исподтишка. И лёжа по полночи без сна в своей постели, Аксель, вынужденно примирился и с мыслью о том, что при определённых обстоятельствах он бы, пожалуй, переспал с Дитрихом. С кучей оговорок, но отчего бы и нет. И именно после того теоретического допущения их угораздило, как в дурном анекдоте, оказаться тесно прижатыми друг к другу в забитом вагоне метро. И вместо приступов рвоты Аксель испытал диаметрально противоположные позывы. Худо было то, что Оскар заметил и распознал их, и всем своим поведением в дальнейшем демонстрировал полную готовность пойти им навстречу. Он не лез к Штейнглицу сам, опасаясь нарваться на физическое противодействие, все ещё на тот момент вероятное, но с радостью принял бы решившегося проявить инициативу комиссара.
Но Аксель, поставленный перед фактом взаимного влечения к Дитриху, предпочёл пуститься «в бега». Во многом потому, что не смог вообразить себе жизни после их окончательного сближения. Как партнёра на одну ночь, ради самого опыта секса с себе подобным, Штейнглиц его не рассматривал. На переосмысление всей жизненной философии ради единичного случая он бы никогда не пошёл. В глубине его сурового сердца нашлось нечто звучащее в унисон с Оскаром, и если назвать любовью ни тот, ни другой это чувство не рисковали, оно явно было выше приземлённой похоти. Поэтому в перспективе их ожидала совместная жизнь, не представлявшаяся затруднительной для Дитриха, но приводящая в отчаянье Акселя. В его отделе разошлись слухи о неком комиссаре во Франкфурте, совершившим каминг-аут после утверждения бундестагом закона об однополых браках. И хотя закон этот вступил в силу, и правозащитники ликовали, а бранденбургские ворота засияли радугой, вокруг Штейнглица ничего не поменялось. И сослуживцы все с тем же омерзением отзывались о «гомиках», пробравшихся даже в полицию. Ведь перемены в умах людских происходят не сразу, не так быстро, как на бумаге.
Он и сам с тем же аппетитом травил скабрёзные шуточки о заднепроходцах и недобабах. Как он станет выживать в таком коллективе, когда они с Оскаром лягут в кровать, и последние пережитки нетерпимости в нем испарятся? Бывалому криминальному комиссару проще было рассориться с частным детективом и вернуться к своей тихой размеренной жизни, скрашиваемой короткими интрижками с женщинами на стороне. Так было легче.
Однако легче не становилось. Беспокоился Дитрих, искренне не понимающий, почему они топчутся в малопонятных отношениях, хотя дозрели оба. Мучился Штейнглиц, который, как ни пытался, не мог избавиться от образа Оскара, нет-нет, но являвшимся ему во снах.
Нагнав бредущего по тротуару детектива, Аксель сбросил скорость и поехал вровень.
— Где твоя машина? — спросил он в открытое окно.
— Без понятия, — пожал плечами Оскар, — твои коллеги из дорожной полиции угнали её в неизвестном направлении.
— Ты снова бросил её в неположенном месте?
— Я ушел на пару минут, а они будто только и делают, что сидят в засаде, — чертыхнулся не первый раз остающийся без транспортного средства Дитрих.
— Садись, подброшу, — любезно предложил Штейнглиц.
— Нет, — задрал башку Оскар, — я лучше пройдусь.
— Ага, конечно, — не стал спорить комиссар, — только райончик тут не особо благополучный, как мне поведали, а у тебя на роже написано, что ты педераст.
— Так ты обо мне переживаешь! — театрально всплеснул руками Дитрих, останавливаясь. — Так бы и сказал.
— Кончай ломаться, — вышел из себя Аксель, — и садись в чёртову машину!
Оскар внезапно послушался и даже пристегнулся, хотя обычно ему приходилось о том напоминать.
— Куда тебя везти? — спросил Штейнглиц, одобрительно кивнув.
— Ну, мы можем поехать ко мне, правда я начал ремонт на прошлой неделе, и там сущий ад, но до спальни строители пока не добрались. Или мы можем поехать к тебе, мне всегда было интересно, как ты живёшь, — напрямую высказался Дитрих, заглядывая в глаза комиссару.
На лице Штейнглица ничего не дрогнуло, хотя внутри он воспламенился словно пропитанная бензином тряпка от спички.
— Я спросил, куда тебя отвезти? — раздельно повторил он.
Сдавшись, Оскар назвал адрес и всю дорогу сохранял молчание. А когда они прибыли на место, он бросил флешку в бардачок.
— Заместитель моего клиента уверял тебя, что был на футбольном матче в день убийства, но он солгал. Здесь тому доказательства. Какой резон ему был стряпать себе алиби, выясняй сам.
Посмотрев на комиссара, Оскар грустно улыбнулся.
— Закрой дело, — попросил он, — этого будет достаточно. И да, — спохватился он, когда уже одной ногой был на тротуаре, — ты осел, Аксель, самый настоящий осёл.
Спровадив комиссара, Герд переключился на юных вандалов. Присев напротив, он закинул ногу на ногу, сцепив пальцы в замок на колене.
— И что же мне с вами делать? — спросил полулениво, чтобы сполна ощутили засранцы такие, в чьих руках сейчас их судьба. — Кто вообще вас послал? Сколько заплатили?
— Никто нам не платил, — ринулся в бой Белов, надевая на себя личину непримиримого идейного борца за справедливость.
— Не лей мне в уши, парень, — потребовал Герд. — Ты вообще не немец, так что давайте чётко, кто оплатил?
— И что с того, что я из России?! — возмутился Саша. — Вы считаете, у нас нет схожих с вашими проблем? Или мы глухи к хорошим идеям? И, вообще, партия считает, что российско-германские связи надо укреплять.
Самодовольный Герд посчитал, что поймал парня на крючок, и выслушивал его с надменной ухмылкой.
— Так вы всё-таки партийные? И какая же партия допускает в ряды вредителей вроде вас?
Генрих, который совершенно не понимал, зачем Белов начал разыгрывать из себя чёрте кого, благоразумно помалкивал. Саша же забегал глазами, как положено реагировать случайно проболтавшемуся человеку.
— Если у нас узнают, чем мы занимались, нас по головке не погладят, — сообщил он. — Наша партия не одобряет такие методы.
— Так какого дьявола вы краской ляпались?
— Мы прочитали статью о Канарисе и сочли такого рода акцию полезной. Так мы выражали свой протест против его двуличной политики!
— Это очень мило сынок, что у тебя есть гражданская позиция, но её стоит выражать другим способом, — посоветовал Герд, почти тронутый наивной идейностью русского парня. Он думал, что такая активная молодёжь давно перевелась, а та, что осталась, тратит время на тупые развлечения и деградивную музыку. — Так из какой вы партии?
— Мы волонтёры VDI, — доложил Саша и удручённо вставил, — то есть были. Герр Шелленберг нас лично выставит, если до него дойдет, на чем мы попались.
— Герр Шелленберг, — Герд, конечно, не был лично знаком с правой рукой Гейдриха, он и в штабе партии никогда не был, зато он был достаточно наслышан и видел его на встречах с лидером партии, — вы его что, знаете?
— Мы иногда участвуем в организуемых партией мероприятиях и помогаем ему в штабе, — пожал плечами Белов.
— И подводите его, — сыпанул соли Герд.
Парни пристыжённо потупили очи. На уличных хулиганов и шпану они похожи не были, видно, что образованные, вляпались по дурости. Уверенный прежде Герд растерянно почесал в затылке и, поднявшись, отошёл к Герлаху, любопытно наблюдавшему за разъяснительной беседой из-за стойки.
— Ты что творишь? — едва слышно прошипел Генрих. — Нам запретили сдавать VDI.
— Я пытаюсь вытащить нас отсюда, — так же отозвался Саша, — так что веди себя естественно.
Обермейстер тоже шептался с подчинённым, выспрашивая у того подробности задержания и масштабы нанесённого ущерба. На стойку были подняты забитые баллончиками рюкзаки, красноречиво свидетельствовавшие о намерениях своих владельцев. Но ни о чем больше они не свидетельствовали. Кроме того, в одном из них обнаружилась листовка VDI, которую Генрих не выкинул после того, как ему сунули бумажку на территории кампуса, а по инерции запихал в боковой карман. Сейчас его забывчивость пришлась очень кстати. Герд критически осмотрел ребят и испытал к ним нечто похожее на жалость. В конце концов, он тоже был молодым и совершал глупости, и иногда его выручало именно понимание со стороны облечённых властью взрослых. Тем более, что сломать молодую жизнь просто, а вот поспособствовать формированию личности — посложнее будет. Герд считал выбор ребят в пользу VDI проявлением их личности, то есть доказательством её правильного развития. И его долг как сторонника Гейдриха, в коем он действительно видел надежду для Германии, был не загубить добрые начинания.
С рюкзаками наперевес он вернулся и пошвырял их парням.
— Значит, так, — строго сказал, открывая браслеты наручников. — Слушайте меня очень внимательно. Я хочу, чтобы вы сейчас исчезли с глаз моих долой и больше никогда, вы улавливаете, никогда не безобразничали в моём районе. Если тут обнаружится хоть ещё один изгаженный Канарис, я знаю, где вас искать. Усекли? — грозно навис он над ребятами.
Тряся головой как китайские болванчики, те промычали, что понимают и больше никогда, и как они благодарны, пообнимали свои пожитки и кубарем выкатились вон, пока добрый полицейский не передумал.
— С ума сойти, — когда они разрешили себе остановиться, выпалили Генрих, — он нас отпустил.
— И слава Богу, — сказал Белов. Он не особенно рассчитывал, что спектакль будет иметь успех у зрителя. Ныне люди не настолько сильно зависят от своих идеологических убеждений, но с обермейстером им повезло.
— Я даже не предполагал, что ты такой тонкий психолог, — заметил Шварцкопф.
— Поверь, для меня самого это новость, — хмыкнул Саша, ощущая, как на него наваливается усталость — день выдался беспокойный.
— Что мы будем делать теперь? — резонно спросил Генрих.
— Теперь мы пойдем по домам, — приключениями Белов был сыт по горло.
— А как же задание VDI? Они же спросят.
— Ничего они с тебя не спросят, потому что знают, что ты можешь их сдать.
— И кто мне теперь поверит, если в полиции уже решили, что мы из партии? Хорошо тебе говорить, ты назвался каким-то Вайсом, а я-то своим настоящим именем.
— Мы не можем снова рисковать, оно того не стоит. Если есть охота, можешь дальше заниматься этим без меня.
— Ну, в общем-то, ты прав, — обдумав, согласился с другом Генрих, — тебе не надо лишний раз подставляться.
Шварцкопф отвернулся и стал трепать на затылке волосы в раздумьях. Отчётливый укол совести побудил Сашу задуматься тоже. А как же «русские своих не бросают», да и, взявшись, надо доводить дело до логичного конца, иначе можно и самого себя перестать уважать.
— Ладно, — против воли пошёл он на попятную, — вообще-то, есть одна задумка.
Вновь окрылённый надеждой Генрих взглянул на него, как на спасителя, и Белову даже чуточку польстила такая признательность.
— Ты рисовать кроме рогов и хвостов что-нибудь умеешь?
— Более или менее дружу с рейсшиной.
— Будешь мне помогать, — велел Саша, отлипая от стены и пытаясь нагуглить их местоположение, чтобы понять, как далеко им придётся топать. — Но нам понадобится стремянка и подходящая стена. И, допустим, где взять стену я знаю.
Генрих тоже достал телефон и быстро залистал свой километровый список контактов.
— А я знаю, кого можно поднять вопросом о лестнице. Но что мы собираемся делать, нам же вроде как запретили прикладывать руку к городской собственности.
— Творить, — уклончиво отозвался Белов, уже набирая в поле поисковика фамилию Гейдриха. — И потом, учитывая смысл затеи, едва ли господину Герду оно будет против сердца.
— Ты разве ещё и художник, — хмыкнул Шварцкопф, прикладывая телефон к уху.
— Как ни странно, да.
В тот вечер не только Саша с Генрихом не смогли связаться с Шелленбергом, но и половина штаба была доведена до состояния легкой паники внезапным исчезновением помощника. Ведь в его отсутствие многие вынуждены были согласовывать свои действия непосредственно с Гейдрихом, что могло привести к совершенно непредсказуемым последствиям. Даже те, у кого было преимущество в виде личного контакта, не сумели им воспользоваться: на второй номер звонки он не принимал с тем же упорством. После обеденного перерыва в офисе он так и не объявился, приведя в негодование уже самого партийного лидера, привыкшего, что Вальтер постоянно под рукой, стоит лишь пальцами щёлкнуть.
К потухшему, помертвевшему зданию штаба Шелленберг подъехал только поздним-поздним вечером, когда в нём остались лишь полусонные охранники. Ночные сторожа привыкли к тому, что некоторые трудоголики могли либо высиживать за мозговым штурмом до рассвета, либо вовсе заночевать, либо явиться, чёрт знает во сколько, и начать остервенело сигналить перед шлагбаумом. Припарковавшись, Вальтер в сопровождении гулкого эха, метавшегося по подземной стоянке, направился к себе в офис. Погружённый в личную трагедию, он буквально ничего вокруг не замечал. Прошёл мимо притаившегося в самом дальнем и тёмном углу чёрного майбаха, не обратив ни малейшего внимания. На душе скребли кошки от дурных новостей.
— Меня отзывают в Москву, — сообщил ему Макс, когда он, сорванный с места свалившимся на голову сообщением, примчался в тайский ресторан «Золотой Слон», где они обычно обедали, удобно скрываясь от посторонних в отдельном кабинете.
— И когда ты вернёшься? — начиная волноваться, но, пока не веря в неизбежность расставания, с надеждой уточнил Вальтер.
— Ты не понимаешь, — вздохнул Максим, и сам не восторгавшийся скорым отъездом, — меня совсем отзывают.
Вот тогда тщательно продуманный Шелленбергом план на будущее затрещал по швам. С сотрудником российского посольства Максимом Максимовичем Исаевым Вальтер познакомился при травмирующих и экстремальных обстоятельствах. Как-то ранним утром, почти полгода назад, он, как обычно не выспавшийся, мчался по срочным делам партии. При этом отчего-то решил, что со стаканом из Старбакса в одной руке и телефоном — в другой, он вполне сможет удержать руль коленом. Скорость на парковке у торгового центра была смешная, а Франц строчил в мессенджере об очередной волне репрессий, предпринятой вставшим не с той ноги и поссорившимся с женой Гейдрихом. Самоуверенность Вальтера была наказана немедленно, когда от удара его кинуло вперёд, и чтобы неповадно было впредь нарушать ПДД, он ещё и вылил на себя остатки кофе. Выскочив из машины, Шелленберг схватился за голову, так как знатно помял крыло машины с дипломатическими номерами. Водитель её, скрываясь за непроницаемыми чёрными стёклами, отреагировал поразительно флегматично. Негодовали одни лишь осколки разбитой фары, хрустя под его ботинками.
— Мне… Так… Неловко, — единственное, что смог пробормотать виновник происшествия.
Оторвавшись от оценки повреждений, Максим снял тогда очки и долго придирчиво рассматривал Вальтера, пока, наконец, не спросил:
— Обожглись, должно быть?
— Ах, это, — спохватился Шелленберг, не сразу сообразив, что речь идёт об огромном светло-коричневом пятне, расползшемся по рубашке. — Все в порядке, он был холодный.
— Слава Богу, — с облегчением улыбнулся Максим, — главное, никто не пострадал, а железо наплевать, железо ремонтируется.
— Да, ремонтируется, — растерявшись от постороннего участия вместо праведного порицания, согласился Вальтер.
Пока они вызванивали страховщиков и объясняли причины задержки коллегам, успели рассмотреть друг друга лучше. Максим купил им свежего кофе, а Шелленберг переоделся в лежавшее в багажнике поло с логотипом VDI. Логотип партии не понравился Исаеву, но он не подал вида, предпочитая не судить о книге по обложке. И даже после того, как все суммы возмещения были выплачены, а бумаги подписаны, авто отрихтованы и окрашены, они продолжили переписываться, обедать, играть в теннис в выходные, ходить на кинопремьеры и футбол, обходить в беседах политические темы, дарить скромные подарки при наличии повода, случайно соприкасаться, обниматься в тёмных парковых аллеях, целоваться, прощаясь и просто ради удовольствия, заниматься любовью, забывать друг у друга зарядные устройства, портмоне или макеты листовок на согласование и скрывать существование любовника от руководства. То есть неизвестно, афишировал их отношения Максим, или же его начальству просто было все равно. Сам Вальтер прилагал титанические усилия, чтобы изменившиеся обстоятельства частной его жизни не стали достоянием общественности. Слухи и сплетни могли дойти до Гейдриха, что было крайне не желательно. И так лидер партии, прозванный соратниками «супергипероберподозрительным», начал чаще цепляться к причинам отлучек Шелленберга, после курьёзного инцидента на общем собрании. Запамятовав отключить звук, Вальтер погорел на «Выйду ночью в поле с конем!», затянувшейся посреди монолога Гейдриха. Её однажды душевно спел Макс, и Вальтер потехи ради её на его звонки и поставил. Тогда присутствовавшие дружно посмеялись над отличной шуточкой. А вот Райнхард учинил помощнику допрос с пристрастием и как будто до конца не поверил в наивную отмазку смены мелодии звонка ради хохмы.
Рано или поздно ему пришлось бы раскрыться, но он полагал, чем позже это случиться, тем лучше для всех. И потом, какое кому дело, с кем он спит, и кто владеет его сердцем. Обязанности по партии им исполняются ответственно, общему делу он предан по-прежнему. Подумаешь, есть у него любовник, к ЛГБТ сообществу VDI относилось терпимо, не желая отталкивать лишний процент возможных голосов. С Россией тоже призывала выстраивать крепкие дружеские связи. Так что даже идеологически он не совершал никакой ошибки. Шелленберг не любил смешивать личное и карьерное. В штабе он был одним человеком — не чуждым интриг, и спокойно ступающим по невинным головам, при необходимости, а вне его, рядом с мудрым и всегда по-буддиски уравновешенным Максимом, он был страстным ценителем полотен эпохи возрождения с умильными ямочками на щеках, не способным обидеть даже муху. В Исаева он был влюблён до неприличия, до потери рационального мышления, нежно и трепетно, словно впервые. Ничего подобного с ним прежде не происходило, и уверенный, что это раз и навсегда, он уже успел уложить Максима в собственную систему мира. Но тут оказалось, что у любовника есть свои интересы и потребности, справиться с коими у Шелленберга не было власти.
— Скажи им, что ты против, — между тем все же потребовал Вальтер.
— Как ты себе это представляешь?
— Неужели ничего нельзя предпринять?!
— Отчего же, — подобрался Максим, подаваясь вперёд и накрыв сжатый кулак Шелленберга своей крупной теплой ладонью. — Ты можешь поехать со мной.
— Мне как-то сейчас совсем не до твоих шуточек, Макс.
— Я серьёзно. Поехали со мной, у меня квартира в Москве и дом под Рязанью, я тебе рассказывал, помнишь.
Одёрнувшись, Вальтер нервно рассмеялся.
— Что же я буду делать в России? Доить козла и разговаривать по-рязански?
— Во-первых, козлов не доят, — сообщил Максим, мрачнея.
— Ты же сам говорил про «доить козла».
— «Как с козла молока» говорят, в смысле, что бесполезное занятие. И говорят по-русски.
— Мне плевать, — отмахнулся Вальтер. — Мне совершенно ничего не светит в твоей России.
— Ты юрист, а это довольно универсальная профессия.
— У меня выборы на носу, — напомнил Шелленберг, которого возмущало само предположение, что все его труды настолько не имеют ценности.
— Да не бывать твоему Гейдриху канцлером, — закатив глаза, предрёк Исаев, недовольно передёргивая плечами.
— Почему это?
— Потому, что сволочь он, — просто ответил Максим, у которого на VDI давно открылась сильная аллергия и принципиальная личная непереносимость.
Он считал, что партия с её нравами и порядками дурно влияет на Шелленберга и тащит его за собой на нравственное дно.
— По твоей логике выходит, я тоже, — разозлился Вальтер.
— Станешь, если не бросишь пособничать ему, — достоинством Исаева всегда была откровенность, порой жестокая. — Ты же всё о нём знаешь. Может, другие видят в нем лишь то, что вы вдвоем там стряпаете для толпы, но ты-то, ты все знаешь.
— Дело не в нём.
— А в чём? В Германии? В твоих личных амбициях?
— В перспективах, Макс, — окрысился Шелленберг. — С ним у меня есть перспективы и, как не крути, куда более привлекательные, чем в твоей стране. И как ты вообще можешь предлагать мне уехать, если у вас там чёрт знает, что творится! Как ты будешь объяснять московским начальникам совместное проживание с другим мужчиной, а?
— Разберёмся как-нибудь.
— Как-нибудь, — передразнил Вальтер, — извечный русский авось. Авось не узнают, авось разберусь. Нет уж, мне нужны гарантии.
— Их нет, — обозначил Максим, разочарованный до глубины души, — и не будет. Есть только я. И только тебе решать, как поступить. Своё предложение я уже внёс, — посмотрев на часы, Исаев выбрался из-за стола. — Мне пора бежать. Обдумай все хорошенько.
Мимолётно поцеловав Шеленберга, он оставил его в ресторане в совершенно растрёпанных чувствах. Остаток дня Вальтер бесцельно колесил по Берлину, отключив телефоны, и вернулся штаб лишь оттого, что ничего не знал кроме работы. До Максима не знал и без него не видел для себя ничего иного. Постоянное деятельное движение и реальная власть в качестве приза где-то за горизонтом — вот во что превратилась его жизнь.
Поднявшись к себе, он не успел нажать на выключатель, как вспыхнула настольная лампа. Возложив длинные ноги прямо на рабочий стол, его поджидал Гейдрих, самолично.
— Ты меня напугал, — огрызнулся Шелленберг, захваченный врасплох.
— Где ты был? — спросил Райнхард требующим немедленного ответа тоном.
— Знаешь, — у Вальтера не было настроения потакать его деспотическим замашкам, — это совершенно не твоё дело.
— Неужели, — отозвался Гейдрих, поднимаясь, — а я полагал, у нас нет никакого дела, кроме общего. Но ты не берёшь трубку, не отвечаешь на эмейлы, бросаешь все в разгар рабочего дня и исчезаешь, никого не предупредив. Это как-то не способствует общему делу.
— И ничего не рухнуло ведь, — бесцветно пожал плечами помощник. — А мне нужно было отлучиться.
— Так, где ты был? — повторил Райнхард, подойдя к нему вплотную и высверливая злыми глазами дырочки в самообладании Шелленберга.
— Я уже сказал…
Гейдрих зажал ему рот ладонью и удержал за шею, не давая отшатнуться. Спортсмен под два метра ростом, он имел неоспоримое преимущество перед мужчиной, предпочитавшего гантелям более щадящие виды спорта.
— Шшш, — призвал к молчанию Райнхард, — прежде чем ты повторишь эту вопиющую глупость и окончательно меня взбесишь, подумай дважды.
Длинные паучьи пальцы переползли на плечи одеревеневшего Шелленберга.
— Чего ты хочешь от меня? — подавленный превосходящей силой беспомощно спросил он.
— Понять, что происходит Вальтер, — вздохнул Райнхард, стаскивая с него пиджак и ослабляя узел галстука. — В последнее время у тебя появилось столько секретов. Меня это не устраивает, я привык доверять тебе, ведь кому ещё, как не тебе? М? Мы же вместе все это затеяли. Помнишь, с чего мы начинали? Не забыл, откуда я тебя вытащил? — Гейдрих схватил его пониже спины. — И если чья-то задница мечтает однажды приземлиться в министерское кресло, то не следует злить меня.
Очнувшись от такого откровенного хамства, Шелленберг упёрся Райнхарду в грудь в тщетной попытке отпихнуть. Его хотели поцеловать, но он брезгливо отвернулся, отчаянно выкручиваясь из нежеланных объятий.
— Райнхард, отпусти! — требовал он.
— Что такое? — удивился тот. — Прежде ты не был особенно против? Брось, мы уже много месяцев ужасно заняты и не находим времени. Почему бы не сейчас?
— Потому, что я не хочу.
Слабое сопротивление постепенно переросло в откровенную потасовку, быстро закончившуюся для Вальтера приземлением лицом об стол.
— Не надо делать из меня дурака, — зло шипел навалившийся сверху Гейдрих, — мне известно все и обо всех. Ты же ведь не питал иллюзий, что мне не донесут о твоей русской зазнобе или о том, что Канарис пытался сманить тебя. Но мне важно, чтобы ты запомнил, Вальтер, раз и навсегда, мы вместе начали, вместе и дойдём до победы. Пожалуйста, не вынуждай ломать тебя.
Чем именно занимался Райнхард в тот конкретный момент, вопреки его воле намереваясь стащить с него брюки, Шелленберг не понял. Переполненный ненавистью он брыкался, несмотря на очевидную тщетность усилий. Прямо у него над ухом засветился, вибрируя, айфон Гейдриха: обеспокоенная его долгим отсутствием жена разыскивала супруга. Её фотография на экране немного отрезвила Райнхарда, и давление сверху ослабло.
— Не хочешь ответить своей жёнушке? — пользуясь удачным случаем, поинтересовался Вальтер, знавший патологическую ревнивость фрау Гейдрих, достигшую небывалых масштабов после недавнего скандала с появившимися в прессе описаниями разнузданных вечеринок лидера VDI. Если он проигнорирует звонок, то дома будет колоссальное разбирательство ночных его «полётов». И при всей своей бравости и беспощадности с подчинёнными матери своих троих детей он побаивался. Шелленберг вхожий в дом Гейдрихов, отлично разбирался в их семейных отношениях. Когда Райнхард неминуемо потянулся за телефоном, Вальтер, изловчившись, спихнул его на пол по другую сторону стола.
— Что б тебя, — чертыхнулся Гейдрих, но, отпустив помощника, кинулся за ним как собака за мячиком.
— Да, Лина, любимая, — вскочив с пола, бодро отчеканил он в трубку, стараясь звучать убедительно. — Я? Все ещё в штабе. Мы тут засиделись с Шелленбергом.
Не дожидаясь, пока Райнхард окончит свои унизительные оправдания, Вальтер улепётывал, на ходу поправляя одежду, и бросив все остальное на поле брани. Повезло ещё, ключи от машины он сунул в карман брюк. На этот раз охранник не дремал на посту и поднял шлагбаум, едва только мелькнули фары, в противном случае Шелленберг снёс бы заграждение к известной матери.
В современном мире обмен информацией происходит почти молниеносно, а новости передаются подобно импульсу от одной падающий костяшки домино к другой. Поэтому не успели Белов со Шварцкопфом явиться к Францу в штаб, чтобы отчитаться о выполненном, почти выполненном, задании, как тот сам накинулся на них с криками и руганью.
— Вы что, с ума сошли! — колотило старика. — Я вам велел без самодеятельности, а вы? Это же ваших рук дело, признавайтесь!
Утомлённые, с глубокими тенями под помутневшими от бессонной ночи глазами, молодые люди без особого энтузиазма выслушивали поток негодования. На сто процентов уверенные, что оказали всей VDI огромную услугу, они собирались внушить это всякому, кто в их великолепном шедевре усомнится. Тем более, шедевр стоил им нервов, сил и даже немножечко собственных денег.
— Кто вас просил, ну, кто вас просил? — заламывал руки Франц.
— КТО ЭТО ПРИДУМАЛ?!
Гейдрих, который, на удивление, тоже выглядел не выспавшимся, ворвался в штаб со шлейфом свиты. О чем вопрошал он, все догадались, ведь каждый уже успел в разных социальных сетях по несколько раз перепостить фотографию огромного портрета лидера, появившегося на стене одного из домов на людной улице Берлина. Лаконичное изображение отличалось внешней схожестью и венчалось не менее лаконичной подписью «#окончательное решение». Надо ли добавлять, что данный хештег стремительно набирал популярность в интернете. Больше на рисунке не было ничего, и имя художника никому не было ведомо, кроме побледневшего, как мел, Франца.
— Я спрашиваю, — с нажимом повторил Райнхард, шествуя через холл, — чья это идея?
— Герр Гейдрих, — робко взмахнул рукой Франц, привлекая его внимание, лучше сдаться самому, чем ждать, пока за тобой придут.
— Да? — пружинисто шагая, он подошёл к старику и парочке незнакомых ему ребят.
— Понимаете, герр Шеллебнерг велел дать им краску… — сбивчиво начал разъяснять Франц.
— Это его акция?
— Да, то есть, нет, он только распорядился выдать им краски, но для другого, а они… они...
— Значит, ваша работа? — переключившись на юные дарования, уточнил деловито Гейдрих.
Из-за монгольского разреза глаз и непривлекательно вытянутой формы лица с высокими скулами было в нём что-то от рептилии. И глаза были прозрачные, холодные невыносимые, поэтому Генрих предпочёл рассматривать носки своих запылившихся кед. Белов, напротив, без дрожи снёс пристальный взгляд и выдержкой своей угодил Гейдриху. Ему импонировали крепкие духом волевые люди, которые не пасовали перед его превосходящим ростом и грозностью. Из таких в будущем могли получиться славные соратники. Их обоих Райнхард ошибочно принимал за членов партии.
— Мне нравится! — объявил он во всеуслышание. — Нет, правда, это действительно великолепно. Ничего лишнего, доходчиво и внятно. «Окончательное решение»!
— Подразумевалось, окончательное решение голосовать за вас, — прокомментировал Саша.
— Отлично, — от души пожал ему руку лидер VDI. — Хлёстко и бескомпромиссно. Всем запомнить и взять на заметку эту фразу, — велел он свите, через плечо.
— И свяжитесь с администрацией, надо любым способом сохранить этот рисунок. Молодцы, вы просто молодцы.
— Нам обещали заплатить, — оставаясь равнодушным к комплиментам, заметил Белов между прочим.
— Сколько вам пообещали?
— По пятьдесят евро, — влез Франц.
— Боже мой, заплатите по сто пятьдесят, — приказал Гейдрих. — Мы в VDI cчитаем, что всякий труд должен быть достойно оплачен.
Таким щедрым образом облагодетельствовав представителей молодёжи, он оставил их на попечение Франца. Минутой позже из его памяти даже изгладились их лица. Одно лишь его собственное лицо, воспроизведённое на серой городской стене, волновало сейчас лидера, и больше ничего. То, как оно вскоре будет с тысячи плакатов по всей Германии взирать на прохожих и призывать их прийти, наконец-то, к «окончательному решению». Эти несколько слов, безусловно, пришлись ему по душе. Прочее казалось сейчас сущей ерундой, разве кроме одного.
— Где Шелленберг? — спросил он у секретарши.
— Его все еще нет, — сообщила та. — Никто не может до него дозвониться. Может быть, послать кого-нибудь к нему домой?
— Не нужно, — к ложке утреннего мёда примешалась ложка дёгтя. — Будем считать, он приболел. Поправится — сам придёт.
Закупившись кебабами и кофе, Генрих с Сашей оккупировали лавочку в парке для импровизированного завтрака. Теперь все неприятности уж точно были позади, а они, как ни крути, ещё остались и в огромном плюсе. Но Белову все равно кусок не лез в горло.
— У меня такое чувство, будто я сотворил нечто ужасное, — поделился он наболевшим с другом.
— Что ты имеешь в виду? — прочавкал, оголодавший как волк, Шварцкопф.
— Не знаю, просто противное ощущение. Наверное, Фаза прав, этот Гейдрих какой-то мерзкий, а мы ему, кажется, предвыборный лозунг подарили.
— И чёрт с ним, — успокоил Генрих, утираясь салфеткой. — В конце концов, теперь мы никому ничего не должны. И сможем доделать Цюндап, а потом уедем в Ригу.
— Ты зовёшь меня с собой?
— Конечно, ты так много сделал сегодня, что я просто обязан, — Шварцкопф хитро прищурился, — взять тебя в Ригу.
— Ты мне вообще многим обязан, — согласился Саша, за что получил пальцем под рёбра.
— Ладно, ладно, — проворчал Генрих, отчаянно зевая, — жуй, давай активней, и пошли по домам. Иначе я лягу прямо здесь на травке.
— Какое спать, у кого-то сегодня лекция, — напомнил мстительный Белов.
— Ты что, издеваешься, да, — жалобно простонал горе-студент. — Какой толк мне туда тащиться, если я все равно через пять минут вырублюсь.
— Зато ты поприсутствуешь, знаешь, фон Зальц человек безвольный, но и у него есть предел терпения, так что сделай милость.
— У тебя нет сердца, — заключил Генрих, — сам-то пойдёшь дрыхнуть.
— Да, но исключительно по причине свободного времени.
— Зануда! — протянул друг.
Курт с Густавом как обычно шумно выясняли отношения, толкаясь посреди комнаты, но бросили склоку, увидев на пороге изнурённого Белова.
— Мы уже собирались отправлять за тобой поисково-спасательную группу! — приветствовал соседа Курт. — Ты бы хоть записку оставил.
— Как будто тебе интересно, где меня носило, — Саша стащил кроссовки и ничком рухнул на кровать. Отвернувшись к стене, он натянул одеяло на голову, намекая, что собирается вздремнуть и надеется на понимание с их стороны.
— Мне интересно, как зовут твою девушку, — гыкнул Курт, — с которой ты развлекался всю ночь.
«Генрих», — чуть не ляпнул Белов, но вовремя прикусил язык: эти, пожалуй, поймут его буквально.
— Отвяжись ты от него, — пришёл ему на помощь Густав, — не видишь, трудная выдалась у человека ночка.
— Да пусть дрыхнет, — милостиво разрешил неугомонный верзила, — только пусть сначала ответит, сделает Зубов Скорцени или нет?
— Откуда бы ему знать, — усомнился второй, присаживаясь за компьютер писать реферат.
— Ну, он же тоже русский!
— Может быть, он не увлекается…
— Сделает, — отозвался Белов из патриотического чувства, — во втором раунде положит.
— Ага, щас!
— Вот я тоже думаю, попортит себе австриец статистику этим боем, — согласился обрадованный появлением союзника Густав.
— Да ну вас, — обиделся за державу Курт, — вот увидите, Скорцени его вынесет так, что его потом самого вынесут, вашего Зубова.
— Ты что, на него деньги поставил?
— Совсем немного.
— Тогда всё ясно, — потерял интерес Густав.
— Чего тебе ясно, — завязав шнурки на ботинках, нахохлился Курт.
— Ясно, чего ты такой озабоченный. Давай, иди уже, ты мне мешаешь и вон Алексу поспать не даёшь.
С уходом Курта на занятия в комнате воцарилась блаженная тишина. Вскоре Белов крепко заснул под клацанье кнопок клавиатуры и отдалённые призрачные отголоски музыки, доносившиеся из наушников Густава.
Алексей Зубов не любил публичности, но свыкся с ней. Про себя он считал, что занимается непосредственно спортом, в то время как его менеджер пёкся об организации шоу. У каждой эпохи свой хлеб и свои зрелища, и без шумихи на боях денег не заработаешь. Вот он и улыбался фотографам, давал интервью, подписывал футболки, толкал устрашающие противников речи в камеру, периодически снимаясь в пафосной рекламе фитнес инвентаря. Таковы были условия контракта — цена славы, без которой он, «русский богатырь», обошёлся бы, но его самого бы не существовало как спортсмена первой величины. Или почти первой, не так давно он начал восхождение на бойцовский Олимп и находился, скорее, в стадии раскрутки, чем в зените. Но тренер был им доволен, менеджер счастлив доходами, а школьники писали в социальных сетях, что хотят быть на него похожи. И именно ради них, ради мальчишек с огромными восторженными глазами, узнававших его на улицах, тех, что записывались в секции, подражая примеру кумира, ради них он дрался. И ради удовольствия, не ради денег и позолоченных чемпионских поясов. Ещё ради неё, потому что думал, если однажды оставит ринг, тогда хрупкая связь между ними оборвётся.
У Зубова не было ни малейшей причины соглашаться на бой с Титаном Отто, ему могли приискать и более подходящего по опытности и статусу противника. Близились к успешному завершению переговоры с молодым американцем, но, лишь уловив в болтовне менеджера упоминание о приглашении из Германии, Алексей вцепился в этот шанс мёртвой хваткой. Изрядно потрепав нервы своей команде, он своего добился, и вызов был принят. Наделав изрядного шуму в медиа. Никто не верил, что вчерашний завсегдатай подвального зала, где из инвентаря допотопные советские гири и забитая до смерти кожаная груша, способен выстоять перед беспощадным Скорцени. У огромного австрийца за несколько лет не было ни одного проигрыша, зато кое-кто из противников отправился на больничную койку, а после навсегда оставил спорт, так и не сумев реабилитироваться окончательно после полученных травм. Отто в связи с этим хотели засудить за неспортивное поведение, но ему удалось худо-бедно оправдаться. Не удивительно, учитывая, сколько он зарабатывал и насколько ценен был как боец. Не все, конечно, слепо одобрили признание его невиновным, именно этим Зубов и мотивировал свой приезд в Берлин. Сидя между тренером и менеджером на пресс-конференции и моргая от фотовспышек, он заявил, что приехал проучить Скорцени и доказать, что и в боях без правил есть, мать их, правила.
Не то чтобы он рвался восстанавливать справедливость, просто надо было как-то уворачиваться от бесконечных выпадов журналистов. Вся толпа представителей прессы и телевидения слилась для него в единое размытое галдящие пятно. Отчётливо, с кристальной ясностью, он видел лишь одну её, примостившуюся на краешке стула и светло ему улыбавшуюся. Каким образом и под каким предлогом она пробралась на пресс-конференцию, Зубов не знал, он бы просто счастлив её присутствию.
Впервые взгляды их встретились, когда он лежал на ринге, истекая слюной и кровью после пропущенного удара. Маленькая, изящная, как фарфоровая статуэтка, женщина сидела в первых рядах вместе с бесновавшимся от азарта престарелым спутником и плакала. Толпа громогласно его поносила как слабака, рефери орал, выясняя, способен ли он подняться, а она сидела, вцепившись в стул от шока, и плакала. Прежде чем сознание его померкло, Алексей спросил себя, какой садист притащил такое чудо в перьях на столь жестокое представление. Зачем она сама согласилась, дурочка. Потом ему долго было стыдно из-за посторонней слезливой жалости, и он тренировался как бешеный, распаляя в себе зло отвращением к собственной немощности. Отброшенный провалившимся дебютом назад, он прошёл весь путь заново, и когда та же толпа ревом превозносила его как победителя, она снова плакала. Оказывается, не имело значения, побеждал он или проигрывал — крупные слёзы катились по щекам, размывая макияж. На пару всё с тем же стариком она посещала каждый его бой. В какой-то момент он даже стал едва заметно кивать ей головой перед началом, и она принималась светиться, словно фея, и взволнованно теребить украшения на шее.
Задавшись целью, он разузнал её имя: Бригитта Вейтлинг, молоденькая жена состоятельного промышленника. Из него уже лет десять, не прекращая, сыпался песок, но будучи конченым фанатом легального мордобоя, он не пропускал ни одного. Ко всему прочему являлся щедрым спонсором ассоциации. На Бригитту многие пускали слюни, отпуская пошлые шуточки о том, как удачно та пристроилась. Мол, супруг скоро склеет ласты, и все его миллиарды лягут в её маленькие ручки. Наслушавшись разных сплетен, Зубов почти потравил в себе все всходы первоначальной заинтересованности. Действительно, отчего ей по доброй воле вступать в столь не равный брак, кроме как из корыстных устремлений. Но всякий раз, находя её среди зрителей, разительно на их фоне контрастирующую, Алексей сам себя опровергал, мол, нет, она не такая как остальные. Душа у неё на месте. Не может человек без души так близко к сердцу принимать, когда кому-то делают больно.
А то, что убивается, именно воображая себе его страдания, Бригитта сама рассказала. Они познакомились лично на вечеринке, устроенной, впрочем, не в честь победы Зубова, однако подсуетившись, он оказался в числе приглашённых. Договорившись одними только тайными жестами и мимолётными взглядами, как бы невзначай сошлись в оконной нише, поодаль от чавкающей болтовни блестящего общества.
— Почему вы все время плачете? — спросил он тогда, давно терзаясь этой загадкой.
Трепетно коснувшись большим пальцем белого шрамика, рассекавшего его бровь, она сострадательно поморщилась.
— Ну как же, — шепнула Бригитта, — они же по живому лупят.
На самом деле женщина она была слишком впечатлительная, отзывчивая и открытая. Чересчур даже, до неосторожности и, хорошо себя осознавая, Бригитта сбежала от Зубова, стоило ему сделать неосторожное двусмысленное движение в её сторону. Но никуда не делась, следовала за ним повсюду — Дубай, Лос-Анжелес, Москва — с мужем или в одиночку, искажённое страданием бледное лицо её маячило за сеткой. Разве что научилась радоваться его триумфам, смахивая слёзы платочком. Никак иначе, кроме как во время боя, они не встречались. Истомлённый Алексей решил не дожидаться у моря погоды и, пользуясь возможностью, приехал к Бригитте на Родину.
Едва высидев пресс-конференцию до конца, Алексей в нетерпении вскочил, стоило менеджеру подвести её итог. Но рой дотошных писак немедленно облепил бойца со всех сторон, силясь вырвать ещё какой лакомый кусочек информации. Пока его совместными усилиями охраны и членов команды выводили из зала, Бригитты и след простыл. Разозлившись, Зубов наорал на какого-то особенно назойливого журналиста, со скрипом удержавшись от рукоприкладства.
— Да что с тобой сегодня? — подивился тренер его взвинченному состоянию.
Неопределённо отмахнувшись, Алексей пожаловался на переутомление и по возвращению в гостиницу немедленно отправился к себе отдохнуть. Сминая в беспокойных пальцах лаковую сумочку, Бригитта подобно видению стояла в коридоре прямо напротив его номера. Не отвлекаясь на лишние рассуждения, Зубов быстро подошёл к ней, и, пока они оба были под влиянием долгожданной встречи наедине, бережно обнял и, оторвав от пола, как игрушечную, внёс в комнату.
В золотистом сумраке спальни она липла к нему, как изголодавшаяся без ласки кошка. Целовала и гладила широкие развитые плечи с не скрываемым благоговением, исследовала подушечками пальцев очертания мышц, словно он греческая статуя, а не человек.
— Трогать лучше, чем смотреть, — сказал Зубов, ощущая, как её распущенные волосы щекочут спину.
— Гораздо, — озорно выдохнула Бригитта, обхватывая его ногами и руками и крепко — крепко прижимаясь.
— Нравится?
— Очень.
— Так, может быть, ну его, магната твоего?
— Ох, Алексей, — вздохнула она грустно, положив подбородок ему на плечо.
— Я, вообще-то, вполне серьёзно.
Хватка Бригитты ослабла, и она отстранилась, стыдливо натянув на обнажённую грудь одеяло.
— Мы разговариваем всего лишь второй раз, — неловко отшутилась она.
— Ну так будет время, — повернувшись к ней, определился Зубов — наговоримся ещё. Или ты от большой любви его терпишь?
— Да какая там любовь, он уже ничего не может и не требует ничего. Я для него как ещё одна красивая вещь, друзьям показать и бахвалиться приятно.
— Тогда что же? — задал Алексей логичный вопрос. — Если ты о капитале, так и я не бедный, миллионы свои зарабатываю честно, башкой собственной, кулаками.
— Ага, башкой он зарабатывает, — схватив его за волосы, Бригитта легонько потаскала бойца за чуб, — а потом половину этих миллионов на лечение тратит. Я и сама довольно состоятельная женщина: мне отец оставил семейное предприятие.
— Ну в таком случае совсем удивительно, что ты ещё не послала его к чёрту?
Выскочив из кровати, она суетливо принялась собирать разбросанную по полу одежду. Молча наблюдая, Зубов ничего не предпринял, чтобы попытаться остановить её, Бригитту такая пассивность задела.
— Ты ничего не знаешь обо мне, — словно требовали того, кинулась оправдываться она.
— Так расскажи, — по-простецки пожал плечами Алексей. Ведь это не он первым начал её преследовать и изводить долгими страстными взорами.
— Я вольна идти на все четыре стороны, — призналась Бригитта, — но, если я попрошу развода, по контракту отцовский завод останется в его концерне.
А я не хочу, чтобы все, во что он вложил столько сил и труда, досталось этому… Ругательных слов она не знала, поэтому сердито сжала губы.
— Собираешься дождаться, пока он сам окочурится? — догадался Зубов, сползая с постели с другой стороны.
— Почему бы и нет, при его образе жизни долго он едва ли протянет, — вертясь юлой на месте, Бригитта пыталась самостоятельно застегнуть на себе платье. Надев джинсы, Алексей любезно помог ей, втянув собачку наверх.
— А если он ещё всех нас переживет, — пропустил он сквозь пальцы тёмные локоны, чтобы лучше запомнить, — отравишь?
Возмущённо развернувшись к нему, она гневно сверкнула глазами.
— Издеваешься?
— Нет, отчего же, — смягчился Алексей. — Я-то тебе для чего тогда сдался?
— Мне кажется, я тебя люблю, — импульсивно выпалила Бригитта. — И Вейтлинг начал догадываться об этом. Ему нет до меня дела, но он невыносимый собственник. Он запретил мне без него ездить на бои, так что сюда я приехала, наврав с три короба. Ему всё равно, а я не могу так больше, понимаешь, — слёзы, но на этот раз от жалости к самой себе, которые, как известно, у чувственных женщин всегда близко, затуманили ей взор. — Я ребёнка хочу.
Шумно втянув воздух, Зубов отошёл к двери и широко распахнул её, нимало не заботясь, есть кто-нибудь в коридоре или нет.
— Уходи, — коротко велел он.
— О нет, нет, Алексей, ты не правильно меня понял, — спохватилась Бригитта, кинувшись ему на шею.
— Да нет, я все понял, — отняв её цепкие руки, он галантно поцеловал их, — а теперь вам пора, фрау Вейтлинг, подозреваю, супруг вас уже хватился.
Он выставил её, босую и растрёпанную, преодолевая рвущую сердце тоску, такая беспомощная и растерянная она была. Но если бы Зубов позволил Бригитте остаться, он мог начать презирать её, а ему того вовсе не хотелось.
Кабы не было войны... Часть 4.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047896.htm
Кабы не было войны... Часть 5.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047931.htm
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Ezhen ; ~Ахэ~
Фандом: «Щит и Меч» роман В. Кожевникова, «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семёнова
Категория: слэш, гет
Жанр: модернAU, романтика, songfic, эксперимент, юмор, драма,
Рейтинг: PG — 16
Пэйринги: Александр Белов/Генрих Шварцкопф, Аксель Штейнглиц/Оскар фон Дитрих, Максим Исаев/Вальтер Шелленберг, Алексей Зубов/Бригитта Вейтлинг и другие побочные.
Персонажи: все кого затянуло под винт.
Саммари: Кабы не было войны... И кабы родились персонажи произведения Кожевникова в наше время, всё для них могло сложиться совсем иначе. Но вне зависимости от исторической эпохи Судьбу человека определяет его личный выбор. Любовь или карьера, потакание общественному мнению или собственное счастье, ненависть или прощение, соучастие злому умыслу или маленький подвиг — каждый решает сам. Но именно правильность избранного пути определяет, каким будет Будущее.
Предупреждение: 1. История базируется на допущении, что все упомянутые персонажи (в том числе реальные исторические личности) родились в иное время, не участвовали во ВМВ и, соответственно, никогда не были нацистами; 2. Работа не преследует цели оправдать, действие или поступки кого-либо то ни было, или умалить чьи-либо заслуги. Автор достаточно отлично знает данный период истории. И вступать в пустые, не конструктивные перепалки Автор не собирается. 3. Это художественная выдумка и не преследует никакой иной цели, кроме как показать, что война приносит лишь боль и несчастья, в то время как мир и любовь делает людей лучше и приносит радость. 4. OOC персонажей логично в условиях данного эксперемента.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: Посвящаю всем тем, кто помог родиться этой истории на свет, Ezhen, Ахэ и Лунарику и всем кто поддержал, внёс вклад и вообще терпел Автора пока он писал это как бешеный писец забив на работу, сон, еду! Спасибо, что вместе со мной до последнего не отступались от задумки!
Кабы не было войны... Часть 1.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047746.htm
Кабы не было войны... Часть 2.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047813.htm
Кабы не было войны... Часть 3. Обдолбанный до полного умопомрачения наркоман визжал и бился в истерике, пока его не утащили прочь. Его вопли отрезала тяжёлая дверь, и в полицейском участке вновь воцарилась дремотная тишина, перемежаемая телефонными звонками и тихим бубнежом дежурного за стойкой. Скованные вместе наручниками, Саша с Генрихом около часа врастали в пластиковые стулья.
— Можно мне позвонить? — занудствовал Шварцкопф.
— Вызываемый абонент недоступен, — огрызнулся полицейский.
— Может быть, он уже вернулся в зону действия.
Ответа не последовало.
— Вообще-то, у меня есть права, — вспомнил Генрих, топнув ногой в негодовании.
— Не зли меня, сосунок! — ткнув в него ручкой, рявкнул мейстер.
Оскорбившийся Генрих вознамерился разразиться тирадой о полицейском произволе, но тихое категоричное Сашино «хватит!» остудило его протест моментально. Приосанившись, он вжался в стену и затих. На Белова было страшно смотреть: от затаённого бессильного бешенства его скулы словно стали ещё острее, а голубые глаза метали ледяные молнии, призванные замораживать все живое. Таким злым и колючим Шварцкопф друга ещё не знал, и амплуа это ему не нравилось. Признавая за собой вину, он боялся справедливого гнева и стыдился того, что втянул товарища в неприятности.
— Он не ответит, — Саша не питал иллюзий относительно попыток дозвониться до Шелленберга.
— Почему нет, в конце концов, ночь на дворе, может быть, он просто не слышит звонка.
— Потому что это не в его интересах — здесь появляться, — как глупцу разъяснил Белов, пялясь пред собой, потому что на Генриха смотреть ему было тошно, хотелось отвесить пару затрещин, ой, как же ему хотелось проучить этого избалованного мальчишку. Но, правда, ничего б не переменилось от драки в данный момент, так какой толк тратить злобу попусту. — Подозреваю, он уже и забыл о нашем существовании.
— У тебя могут быть проблемы в универе, — грустно заключил Генрих, ведь Саша — иностранец, схваченный на административном правонарушении.
Им обоим придётся как-то объясняться, но у Белова перспективы гораздо более угнетающие.
— Да что ты говоришь, — процедил тот сквозь зубы, обдумывая, как бы им выкрутиться с минимальными потерями.
Вздохнув, Шварцкопф пощупал на ободранном лбу свежую нашлёпку пластыря, любезно предоставленного полицейскими.
— Тебе нужно было уносить ноги, — сказал Генрих отстранённо.
Нахмурив брови, Саша все ж таки к нему повернулся, чтобы отбросить его руку от заклеенной раны. Когда появился патруль, они рванули с низкого старта, как два оголтелых зайца, но кто ж ожидал что правоохранительные органы нынче в такой прекрасной физической форме, да ещё и улочки с переулками в подотчётном районе знают лучше. Впрочем, шанс уйти безнаказанными у парней был, если бы Генрих не растянулся, поскользнувшись на сыром асфальте. Серьёзного ничего, только кожу содрал, но заметив, что друг отстал, Саша, не раздумывая, вернулся за ним, потеряв, таким образом, преимущество в забеге.
— Это как?
— Перелез бы через забор, и хрен бы они тебя достали. Я-то что, я бы отбрехался, — заявил мучающийся совестью Шваркопф.
— Ну, извини, — пожал плечами Саша, — я по-другому воспитан.
— Что, русские своих не бросают? — фыркнул Шварцкопф.
— Типа того, да, — без гордости и позы кивнул Белов. — И потом, мы оба заварили эту кашу.
— Мой отец — уважаемый человек, — обнадёжил Генрих, — если будет нужно, он замолвит за тебя словечко, всё обойдётся.
— Кстати, — зацепился Саша — когда герр Шварцкопф тебя хватится?
Получив возможность позвонить, Генрих принялся названивать Шелленбергу, даже не попытавшись набрать отца во вторую попытку. Реакции родителя он боялся и предпочёл избежать, хотя успел раскаяться в собственной мелкой трусости.
— Дней через пять, — совершенно серьёзно прикинул он, ошарашив Белова. — Для меня нормально не ночевать дома, — пояснил Генрих, — однажды после ссоры я полтора месяца жил у друзей. Он не кинется искать меня с собаками, тем более мотоцикл стоит в гараже.
— Засада, — пришёл к не утешительному выводу Саша.
— Прости, — потупился Шварцкопф.
— Да ладно, — отмахнулся друг, — это и моя вина тоже. Надо было отговорить тебя идти в VDI, или вытащить за шкирку из штаба сразу после.
— Интересно, как бы тебе это удалось, — язвительно уточнил Генрих и, позабыв, что они скованны, попытался сложить руки на груди.
Саша воспротивился и дёрнул на себя, короткая цепочка наручников между ними основательно натянулась. Возможно, ребята, измученные тревожным ожиданием, все ж таки сцепились бы на почве установления, кто виноват больше, но из внутренних помещений участка вышли двое беседующих мужчин, и они замерли, прислушавшись.
— К сожалению, — говорил тот, что был в полицейской форме с погонами руководителя, — это всё, чем я могу помочь вам, комиссар Штейнглиц, в данном деле. Сами понимаете, народу в баре в тот вечер было пруд пруди, а на запись с камеры слежения этот тип не попал, так что… — он бессильно развел руками.
— Спасибо и за ту информацию, что есть, оберкомиссар Герд! — поблагодарил второй, в штатском, но с выправкой бывшего военного. — С вашей стороны было очень любезно уделить мне время в столь поздний час.
— Бросьте, Штейнглиц, — рассмеялся полицейский, — мы всегда готовы помочь коллегами из криминальной полиции. — Тут он заметил двух нахохлившихся молодых людей с настороженными непримиримым взглядами. — Так, что у нас тут, Герлах?
— Вандалы, — доложил вскочивший при старших чинах мейстер, — плакаты ABR уродовали.
— Что же вам такого сделал старина Канарис? — искренне удивился комиссар Штейнглиц, обращаясь к юным хулиганам, но, не ожидая получить ответ.
— А вы что же, — прищурился Герд, облокотившись на стойку, — поддерживаете адмирала?
— Почему нет, — отозвался тот, — его я хотя бы понимаю, я тоже служил в армии.
— Читали, что о нём в газетах пишут?
— Вздор! — твёрдо обозначил Аксель. — Скоро выборы, вот они грязью друг друга и поливают, вот таких вот, — он качнул головой в сторону Генриха с Сашей, — горе художников нанимают. Я предпочитаю не обращать внимания на всю эту пропагандистскую возню. И вам не советую, Герд. Кстати, сами-то вы кому собираетесь довериться?
— Пожалуй, сейчас есть только один достойный уважения человек, — сообщил оберкомиссар, всё же осторожно осмотревшись, — который предлагает хоть какие-то действия и призывает к переменам.
— Вы же не хотите сказать, что поддерживаете этого пижона Гейдриха?!
— В отличие от прочих, он не боится поднимать серьёзные, давно требующие решения проблемы, — убеждённо сказал Герд.
Белов навострил уши и повнимательнее присмотрелся к этому реальному или потенциальному члену вездесущей VDI. Не менее подозрительно стал посматривать на собеседника и комиссар Штейнглиц.
— Побойтесь Бога, они же несут сущий невоплотимый в жизнь вздор.
— Да, но в процессе осуществления любой план может быть доработан, — остался при своем Герд, — а вы себе даже представить не можете, комиссар, какая это чума. На моём участке только за последние несколько месяцев выросли и кражи, и побои, и вообще о прежнем спокойствии остались только воспоминания. И я спрашиваю, сколько это будет продолжаться? Их ведь, иммигрантов, становится день ото дня все больше.
— По-моему, вы преувеличиваете.
— Вы простите, комиссар, но вы в уголовной полиции сидите за столами в основном и смотрите в окно, а мы тут на передовой, на улицах. Мы наблюдаем это воочию. Германии пора перестать быть добренькой, понимаете?
— Нет, — спокойно сказал Штейнглиц, — не понимаю. И уверен, что власти тоже осознают и размышляют над происходящим. Просто, не все можно поправить в одно мгновение.
— Когда они соберутся, от Германии ничего не останется! — возмутился оберкомиссар, и его подчинённый горячо и согласно закивал.
Осмотрев их обоих, Аксель понял, что хочет поскорее уйти. На политические споры у него не было ни сил, ни желания, да и ужасно хотелось спать. Пожав руку коллеге, он торопливо раскланялся и, на ходу доставая пачку сигарет, вывалился на парковку перед участком. Ночь была в самом разгаре, сбрызнутый дождём асфальт серебрился под светом фонарей. Фольцваген Штейнглица был одним из немногих авто, оставшихся на стоянке, и кто-то поджидал его рядом с ним. Догадываясь, кому могло прийти в голову отираться поблизости, Аксель, закурив, взволнованно выпустил дым из ноздрей. Похоже, завтра на работу он поедет не спавшим.
— Привет, Аксель! — сияя улыбкой, счастливо приветствовали его.
— Какого хрена ты тут забыл, Дитрих?- сразу принял неприступный вид комиссар.
— Ты не отвечал на мои звонки, — пожаловался Оскар, зябко запахнув свою без сомнения очень стильную, но совсем не подходящую к сезону короткую куртку.
— Я сменил номер, — мрачно сообщил Аксель, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Здорово! Дашь мне новый?!
— Нет. Как ты вообще узнал, где я?
— Ну, я же частный детектив, Аксель — самодовольно дернул головой с идеальной стрижкой Дитрих, — повесил на тебя жучок и теперь всегда знаю, где ты есть.
Шутка не дошла до адресата. Плюнув на окурок, Штейнглиц забросил его в ближайшую урну и, игнорируя присутствие Оскара, взялся за ручку дверцы полный намерений немедленно ехать.
— Ладно, ладно, — сдался Дитрих, встав у него за спиной, — я следил за тобой от комиссариата.
— Ты меня преследуешь?
— Ты игнорируешь мои сообщения!
— О чем нам, собственно, разговаривать?!
По мнению Акселя, красивый и ухоженный, почти как модель с журнальной обложки, Оскар стоял к нему слишком близко. Так близко, что он улавливал аромат его парфюма чересчур для мужчины сладкий и интригующий. Волна протеста поднималась в Штейнглице ещё и от того, что Дитрих не стеснялся рассматривать его ждущим, требовательным взглядом, будто он и вправду ему что-то задолжал.
— Слушай, Аксель, — наконец заговорил пронырливый частный сыщик. — Я ведь, не виноват, что мой клиент — твой подозреваемый, верно? Так получилось, что у нас общий интерес и одинаковые трудности. На тебя давит прокурор, меня торопит заказчик, и отчего бы нам не объединиться ради общей цели? Тем более, что несколько раз из нас уже получался отличный тандем.
Да, Штейнглиц должен был согласиться, что Дитрих не зря зашибал в своей конторе такие впечатляющие суммы, что позволяли ему безупречно выглядеть и красиво жить. К работе парень подходил творчески и славился редкой интуицией, которая иногда сполна восполняла пробелы в его методе расследования предлагаемых загадок. Однажды пути их пересеклись, и после бесплодных попыток отвязаться от настойчивого детектива, комиссар разрешил ему соучаствовать в раскрытии преступления. Виновника они в конечном итоге нашли довольно быстро. Дело даже принесло Акселю премию и похвалу начальства, которое не подозревало, что ему оказывали содействие, а Дитрих лавров не требовал, удовлетворившийся гонораром от нанимателя. Однако в процессе совместной работы кое-что пошло не так, и Штейнглиц поклялся больше никогда не иметь дел с Оскаром. И всячески теперь его избегал.
— Мы преследуем разные цели, — привел аргумент комиссар. — Я считаю твоего клиента убийцей.
— Ты врёшь, Аксель, — упёрся Оскар, который все пытался разыскать причину, по которой их успешное сотрудничество обернулось игрой в кошки-мышки. — Если бы ты был уверен в его виновности, ты давно сдал бы дело прокурору, не парясь. Вместо этого ты сегодня сюда припёрся, как пить же дать, ищешь к чему придраться. Значит, сомневаешься. И правильно делаешь.
— Нет ни единого повода сомневаться, — со своей стороны гнул комиссар, хотя Дитрих был прав относительно гложущей его неуверенности.
— Ты просто не там их искал, — покопавшись во внутреннем кармане, Оскар достал флешку, — а я нашёл.
Штейнглиц потянулся было за картой памяти, но Дитрих с улыбкой превосходства убрал её обратно.
— Ну, уж нет, Аксель, — помахал он пальцем прямо у него перед носом детектив. — Ты же со мной ничем не делишься, поэтому я предпочту оставить это для клиента, чтобы его адвокат развалил дело в суде. Правда тогда и ты, и прокурор выставите себя на посмешище. Как тебе такой расклад?
— Шел бы ты! — рыкнул комиссар.
— Куда же?
— Дрючить какого-нибудь голубка, — зло огрызнулся Аксель, распахнув дверцу, в которую, желая его задержать, немедленно вцепился Оскар.
— Ты грубиян, — обиженно сообщил он и, склонившись к самому уху комиссара, интимно добавил, — и я предпочитаю, чтобы дрючили меня.
Рывком дёрнув дверь на себя, Штейнглиц нырнул в машину.
— До свидания, комиссар, — с издёвкой сделал ручкой Дитрих и прогулочным шагом, сохраняя чувство собственного достоинства, направился прочь.
Аксель долго смотрел ему вслед. Пожалуй, он уже слишком стар для такого испытания жизненных принципов. Когда они встретились впервые, простой по натуре, как крестьянский сын, Штейнглиц сразу про его ориентацию все понял и воспринял в штыки. Впоследствии его раздражали каждое слово и жест Дитриха, даже то обстоятельство, что они дышат одним воздухом, приводило его в ярость. Но обременённые одинаковыми заботами и буквально наступающие друг другу на пятки, они сходились снова и снова, а всякое действие, после многократного повторения, входит в привычку. Избавившись от слепящего отвращения и узнав Оскара ближе, Аксель более трезво стал смотреть на вещи. Постепенно он пришёл к тому, что быть геем — не означает быть прокажённым или убыточным. Дитрих хоть и вел себя как вздорная примадонна, идиотом или маньяком-извращенцем не был. А по иным показателям превосходил самого Штейнглица, по привлекательности так точно. Вскоре он совсем перестал концентрироваться на сексуальных предпочтениях детектива, целиком отдавшись бесконечному обмену шпильками и «любезностями», из чего состояли их беседы, и взаимодействию по изобличению преступника. Ни аромат духов, ни тронутая загаром кожа, ни полные капризные губы, ни спортивная, вечно обтянутая слишком узкими штанами задница, ни мягкие ухоженные руки с ногтями конченного метросексуала, уже не бесили комиссара, наоборот, превратились в объекты наблюдения исподтишка. И лёжа по полночи без сна в своей постели, Аксель, вынужденно примирился и с мыслью о том, что при определённых обстоятельствах он бы, пожалуй, переспал с Дитрихом. С кучей оговорок, но отчего бы и нет. И именно после того теоретического допущения их угораздило, как в дурном анекдоте, оказаться тесно прижатыми друг к другу в забитом вагоне метро. И вместо приступов рвоты Аксель испытал диаметрально противоположные позывы. Худо было то, что Оскар заметил и распознал их, и всем своим поведением в дальнейшем демонстрировал полную готовность пойти им навстречу. Он не лез к Штейнглицу сам, опасаясь нарваться на физическое противодействие, все ещё на тот момент вероятное, но с радостью принял бы решившегося проявить инициативу комиссара.
Но Аксель, поставленный перед фактом взаимного влечения к Дитриху, предпочёл пуститься «в бега». Во многом потому, что не смог вообразить себе жизни после их окончательного сближения. Как партнёра на одну ночь, ради самого опыта секса с себе подобным, Штейнглиц его не рассматривал. На переосмысление всей жизненной философии ради единичного случая он бы никогда не пошёл. В глубине его сурового сердца нашлось нечто звучащее в унисон с Оскаром, и если назвать любовью ни тот, ни другой это чувство не рисковали, оно явно было выше приземлённой похоти. Поэтому в перспективе их ожидала совместная жизнь, не представлявшаяся затруднительной для Дитриха, но приводящая в отчаянье Акселя. В его отделе разошлись слухи о неком комиссаре во Франкфурте, совершившим каминг-аут после утверждения бундестагом закона об однополых браках. И хотя закон этот вступил в силу, и правозащитники ликовали, а бранденбургские ворота засияли радугой, вокруг Штейнглица ничего не поменялось. И сослуживцы все с тем же омерзением отзывались о «гомиках», пробравшихся даже в полицию. Ведь перемены в умах людских происходят не сразу, не так быстро, как на бумаге.
Он и сам с тем же аппетитом травил скабрёзные шуточки о заднепроходцах и недобабах. Как он станет выживать в таком коллективе, когда они с Оскаром лягут в кровать, и последние пережитки нетерпимости в нем испарятся? Бывалому криминальному комиссару проще было рассориться с частным детективом и вернуться к своей тихой размеренной жизни, скрашиваемой короткими интрижками с женщинами на стороне. Так было легче.
Однако легче не становилось. Беспокоился Дитрих, искренне не понимающий, почему они топчутся в малопонятных отношениях, хотя дозрели оба. Мучился Штейнглиц, который, как ни пытался, не мог избавиться от образа Оскара, нет-нет, но являвшимся ему во снах.
Нагнав бредущего по тротуару детектива, Аксель сбросил скорость и поехал вровень.
— Где твоя машина? — спросил он в открытое окно.
— Без понятия, — пожал плечами Оскар, — твои коллеги из дорожной полиции угнали её в неизвестном направлении.
— Ты снова бросил её в неположенном месте?
— Я ушел на пару минут, а они будто только и делают, что сидят в засаде, — чертыхнулся не первый раз остающийся без транспортного средства Дитрих.
— Садись, подброшу, — любезно предложил Штейнглиц.
— Нет, — задрал башку Оскар, — я лучше пройдусь.
— Ага, конечно, — не стал спорить комиссар, — только райончик тут не особо благополучный, как мне поведали, а у тебя на роже написано, что ты педераст.
— Так ты обо мне переживаешь! — театрально всплеснул руками Дитрих, останавливаясь. — Так бы и сказал.
— Кончай ломаться, — вышел из себя Аксель, — и садись в чёртову машину!
Оскар внезапно послушался и даже пристегнулся, хотя обычно ему приходилось о том напоминать.
— Куда тебя везти? — спросил Штейнглиц, одобрительно кивнув.
— Ну, мы можем поехать ко мне, правда я начал ремонт на прошлой неделе, и там сущий ад, но до спальни строители пока не добрались. Или мы можем поехать к тебе, мне всегда было интересно, как ты живёшь, — напрямую высказался Дитрих, заглядывая в глаза комиссару.
На лице Штейнглица ничего не дрогнуло, хотя внутри он воспламенился словно пропитанная бензином тряпка от спички.
— Я спросил, куда тебя отвезти? — раздельно повторил он.
Сдавшись, Оскар назвал адрес и всю дорогу сохранял молчание. А когда они прибыли на место, он бросил флешку в бардачок.
— Заместитель моего клиента уверял тебя, что был на футбольном матче в день убийства, но он солгал. Здесь тому доказательства. Какой резон ему был стряпать себе алиби, выясняй сам.
Посмотрев на комиссара, Оскар грустно улыбнулся.
— Закрой дело, — попросил он, — этого будет достаточно. И да, — спохватился он, когда уже одной ногой был на тротуаре, — ты осел, Аксель, самый настоящий осёл.
***
Спровадив комиссара, Герд переключился на юных вандалов. Присев напротив, он закинул ногу на ногу, сцепив пальцы в замок на колене.
— И что же мне с вами делать? — спросил полулениво, чтобы сполна ощутили засранцы такие, в чьих руках сейчас их судьба. — Кто вообще вас послал? Сколько заплатили?
— Никто нам не платил, — ринулся в бой Белов, надевая на себя личину непримиримого идейного борца за справедливость.
— Не лей мне в уши, парень, — потребовал Герд. — Ты вообще не немец, так что давайте чётко, кто оплатил?
— И что с того, что я из России?! — возмутился Саша. — Вы считаете, у нас нет схожих с вашими проблем? Или мы глухи к хорошим идеям? И, вообще, партия считает, что российско-германские связи надо укреплять.
Самодовольный Герд посчитал, что поймал парня на крючок, и выслушивал его с надменной ухмылкой.
— Так вы всё-таки партийные? И какая же партия допускает в ряды вредителей вроде вас?
Генрих, который совершенно не понимал, зачем Белов начал разыгрывать из себя чёрте кого, благоразумно помалкивал. Саша же забегал глазами, как положено реагировать случайно проболтавшемуся человеку.
— Если у нас узнают, чем мы занимались, нас по головке не погладят, — сообщил он. — Наша партия не одобряет такие методы.
— Так какого дьявола вы краской ляпались?
— Мы прочитали статью о Канарисе и сочли такого рода акцию полезной. Так мы выражали свой протест против его двуличной политики!
— Это очень мило сынок, что у тебя есть гражданская позиция, но её стоит выражать другим способом, — посоветовал Герд, почти тронутый наивной идейностью русского парня. Он думал, что такая активная молодёжь давно перевелась, а та, что осталась, тратит время на тупые развлечения и деградивную музыку. — Так из какой вы партии?
— Мы волонтёры VDI, — доложил Саша и удручённо вставил, — то есть были. Герр Шелленберг нас лично выставит, если до него дойдет, на чем мы попались.
— Герр Шелленберг, — Герд, конечно, не был лично знаком с правой рукой Гейдриха, он и в штабе партии никогда не был, зато он был достаточно наслышан и видел его на встречах с лидером партии, — вы его что, знаете?
— Мы иногда участвуем в организуемых партией мероприятиях и помогаем ему в штабе, — пожал плечами Белов.
— И подводите его, — сыпанул соли Герд.
Парни пристыжённо потупили очи. На уличных хулиганов и шпану они похожи не были, видно, что образованные, вляпались по дурости. Уверенный прежде Герд растерянно почесал в затылке и, поднявшись, отошёл к Герлаху, любопытно наблюдавшему за разъяснительной беседой из-за стойки.
— Ты что творишь? — едва слышно прошипел Генрих. — Нам запретили сдавать VDI.
— Я пытаюсь вытащить нас отсюда, — так же отозвался Саша, — так что веди себя естественно.
Обермейстер тоже шептался с подчинённым, выспрашивая у того подробности задержания и масштабы нанесённого ущерба. На стойку были подняты забитые баллончиками рюкзаки, красноречиво свидетельствовавшие о намерениях своих владельцев. Но ни о чем больше они не свидетельствовали. Кроме того, в одном из них обнаружилась листовка VDI, которую Генрих не выкинул после того, как ему сунули бумажку на территории кампуса, а по инерции запихал в боковой карман. Сейчас его забывчивость пришлась очень кстати. Герд критически осмотрел ребят и испытал к ним нечто похожее на жалость. В конце концов, он тоже был молодым и совершал глупости, и иногда его выручало именно понимание со стороны облечённых властью взрослых. Тем более, что сломать молодую жизнь просто, а вот поспособствовать формированию личности — посложнее будет. Герд считал выбор ребят в пользу VDI проявлением их личности, то есть доказательством её правильного развития. И его долг как сторонника Гейдриха, в коем он действительно видел надежду для Германии, был не загубить добрые начинания.
С рюкзаками наперевес он вернулся и пошвырял их парням.
— Значит, так, — строго сказал, открывая браслеты наручников. — Слушайте меня очень внимательно. Я хочу, чтобы вы сейчас исчезли с глаз моих долой и больше никогда, вы улавливаете, никогда не безобразничали в моём районе. Если тут обнаружится хоть ещё один изгаженный Канарис, я знаю, где вас искать. Усекли? — грозно навис он над ребятами.
Тряся головой как китайские болванчики, те промычали, что понимают и больше никогда, и как они благодарны, пообнимали свои пожитки и кубарем выкатились вон, пока добрый полицейский не передумал.
— С ума сойти, — когда они разрешили себе остановиться, выпалили Генрих, — он нас отпустил.
— И слава Богу, — сказал Белов. Он не особенно рассчитывал, что спектакль будет иметь успех у зрителя. Ныне люди не настолько сильно зависят от своих идеологических убеждений, но с обермейстером им повезло.
— Я даже не предполагал, что ты такой тонкий психолог, — заметил Шварцкопф.
— Поверь, для меня самого это новость, — хмыкнул Саша, ощущая, как на него наваливается усталость — день выдался беспокойный.
— Что мы будем делать теперь? — резонно спросил Генрих.
— Теперь мы пойдем по домам, — приключениями Белов был сыт по горло.
— А как же задание VDI? Они же спросят.
— Ничего они с тебя не спросят, потому что знают, что ты можешь их сдать.
— И кто мне теперь поверит, если в полиции уже решили, что мы из партии? Хорошо тебе говорить, ты назвался каким-то Вайсом, а я-то своим настоящим именем.
— Мы не можем снова рисковать, оно того не стоит. Если есть охота, можешь дальше заниматься этим без меня.
— Ну, в общем-то, ты прав, — обдумав, согласился с другом Генрих, — тебе не надо лишний раз подставляться.
Шварцкопф отвернулся и стал трепать на затылке волосы в раздумьях. Отчётливый укол совести побудил Сашу задуматься тоже. А как же «русские своих не бросают», да и, взявшись, надо доводить дело до логичного конца, иначе можно и самого себя перестать уважать.
— Ладно, — против воли пошёл он на попятную, — вообще-то, есть одна задумка.
Вновь окрылённый надеждой Генрих взглянул на него, как на спасителя, и Белову даже чуточку польстила такая признательность.
— Ты рисовать кроме рогов и хвостов что-нибудь умеешь?
— Более или менее дружу с рейсшиной.
— Будешь мне помогать, — велел Саша, отлипая от стены и пытаясь нагуглить их местоположение, чтобы понять, как далеко им придётся топать. — Но нам понадобится стремянка и подходящая стена. И, допустим, где взять стену я знаю.
Генрих тоже достал телефон и быстро залистал свой километровый список контактов.
— А я знаю, кого можно поднять вопросом о лестнице. Но что мы собираемся делать, нам же вроде как запретили прикладывать руку к городской собственности.
— Творить, — уклончиво отозвался Белов, уже набирая в поле поисковика фамилию Гейдриха. — И потом, учитывая смысл затеи, едва ли господину Герду оно будет против сердца.
— Ты разве ещё и художник, — хмыкнул Шварцкопф, прикладывая телефон к уху.
— Как ни странно, да.
***
В тот вечер не только Саша с Генрихом не смогли связаться с Шелленбергом, но и половина штаба была доведена до состояния легкой паники внезапным исчезновением помощника. Ведь в его отсутствие многие вынуждены были согласовывать свои действия непосредственно с Гейдрихом, что могло привести к совершенно непредсказуемым последствиям. Даже те, у кого было преимущество в виде личного контакта, не сумели им воспользоваться: на второй номер звонки он не принимал с тем же упорством. После обеденного перерыва в офисе он так и не объявился, приведя в негодование уже самого партийного лидера, привыкшего, что Вальтер постоянно под рукой, стоит лишь пальцами щёлкнуть.
К потухшему, помертвевшему зданию штаба Шелленберг подъехал только поздним-поздним вечером, когда в нём остались лишь полусонные охранники. Ночные сторожа привыкли к тому, что некоторые трудоголики могли либо высиживать за мозговым штурмом до рассвета, либо вовсе заночевать, либо явиться, чёрт знает во сколько, и начать остервенело сигналить перед шлагбаумом. Припарковавшись, Вальтер в сопровождении гулкого эха, метавшегося по подземной стоянке, направился к себе в офис. Погружённый в личную трагедию, он буквально ничего вокруг не замечал. Прошёл мимо притаившегося в самом дальнем и тёмном углу чёрного майбаха, не обратив ни малейшего внимания. На душе скребли кошки от дурных новостей.
— Меня отзывают в Москву, — сообщил ему Макс, когда он, сорванный с места свалившимся на голову сообщением, примчался в тайский ресторан «Золотой Слон», где они обычно обедали, удобно скрываясь от посторонних в отдельном кабинете.
— И когда ты вернёшься? — начиная волноваться, но, пока не веря в неизбежность расставания, с надеждой уточнил Вальтер.
— Ты не понимаешь, — вздохнул Максим, и сам не восторгавшийся скорым отъездом, — меня совсем отзывают.
Вот тогда тщательно продуманный Шелленбергом план на будущее затрещал по швам. С сотрудником российского посольства Максимом Максимовичем Исаевым Вальтер познакомился при травмирующих и экстремальных обстоятельствах. Как-то ранним утром, почти полгода назад, он, как обычно не выспавшийся, мчался по срочным делам партии. При этом отчего-то решил, что со стаканом из Старбакса в одной руке и телефоном — в другой, он вполне сможет удержать руль коленом. Скорость на парковке у торгового центра была смешная, а Франц строчил в мессенджере об очередной волне репрессий, предпринятой вставшим не с той ноги и поссорившимся с женой Гейдрихом. Самоуверенность Вальтера была наказана немедленно, когда от удара его кинуло вперёд, и чтобы неповадно было впредь нарушать ПДД, он ещё и вылил на себя остатки кофе. Выскочив из машины, Шелленберг схватился за голову, так как знатно помял крыло машины с дипломатическими номерами. Водитель её, скрываясь за непроницаемыми чёрными стёклами, отреагировал поразительно флегматично. Негодовали одни лишь осколки разбитой фары, хрустя под его ботинками.
— Мне… Так… Неловко, — единственное, что смог пробормотать виновник происшествия.
Оторвавшись от оценки повреждений, Максим снял тогда очки и долго придирчиво рассматривал Вальтера, пока, наконец, не спросил:
— Обожглись, должно быть?
— Ах, это, — спохватился Шелленберг, не сразу сообразив, что речь идёт об огромном светло-коричневом пятне, расползшемся по рубашке. — Все в порядке, он был холодный.
— Слава Богу, — с облегчением улыбнулся Максим, — главное, никто не пострадал, а железо наплевать, железо ремонтируется.
— Да, ремонтируется, — растерявшись от постороннего участия вместо праведного порицания, согласился Вальтер.
Пока они вызванивали страховщиков и объясняли причины задержки коллегам, успели рассмотреть друг друга лучше. Максим купил им свежего кофе, а Шелленберг переоделся в лежавшее в багажнике поло с логотипом VDI. Логотип партии не понравился Исаеву, но он не подал вида, предпочитая не судить о книге по обложке. И даже после того, как все суммы возмещения были выплачены, а бумаги подписаны, авто отрихтованы и окрашены, они продолжили переписываться, обедать, играть в теннис в выходные, ходить на кинопремьеры и футбол, обходить в беседах политические темы, дарить скромные подарки при наличии повода, случайно соприкасаться, обниматься в тёмных парковых аллеях, целоваться, прощаясь и просто ради удовольствия, заниматься любовью, забывать друг у друга зарядные устройства, портмоне или макеты листовок на согласование и скрывать существование любовника от руководства. То есть неизвестно, афишировал их отношения Максим, или же его начальству просто было все равно. Сам Вальтер прилагал титанические усилия, чтобы изменившиеся обстоятельства частной его жизни не стали достоянием общественности. Слухи и сплетни могли дойти до Гейдриха, что было крайне не желательно. И так лидер партии, прозванный соратниками «супергипероберподозрительным», начал чаще цепляться к причинам отлучек Шелленберга, после курьёзного инцидента на общем собрании. Запамятовав отключить звук, Вальтер погорел на «Выйду ночью в поле с конем!», затянувшейся посреди монолога Гейдриха. Её однажды душевно спел Макс, и Вальтер потехи ради её на его звонки и поставил. Тогда присутствовавшие дружно посмеялись над отличной шуточкой. А вот Райнхард учинил помощнику допрос с пристрастием и как будто до конца не поверил в наивную отмазку смены мелодии звонка ради хохмы.
Рано или поздно ему пришлось бы раскрыться, но он полагал, чем позже это случиться, тем лучше для всех. И потом, какое кому дело, с кем он спит, и кто владеет его сердцем. Обязанности по партии им исполняются ответственно, общему делу он предан по-прежнему. Подумаешь, есть у него любовник, к ЛГБТ сообществу VDI относилось терпимо, не желая отталкивать лишний процент возможных голосов. С Россией тоже призывала выстраивать крепкие дружеские связи. Так что даже идеологически он не совершал никакой ошибки. Шелленберг не любил смешивать личное и карьерное. В штабе он был одним человеком — не чуждым интриг, и спокойно ступающим по невинным головам, при необходимости, а вне его, рядом с мудрым и всегда по-буддиски уравновешенным Максимом, он был страстным ценителем полотен эпохи возрождения с умильными ямочками на щеках, не способным обидеть даже муху. В Исаева он был влюблён до неприличия, до потери рационального мышления, нежно и трепетно, словно впервые. Ничего подобного с ним прежде не происходило, и уверенный, что это раз и навсегда, он уже успел уложить Максима в собственную систему мира. Но тут оказалось, что у любовника есть свои интересы и потребности, справиться с коими у Шелленберга не было власти.
— Скажи им, что ты против, — между тем все же потребовал Вальтер.
— Как ты себе это представляешь?
— Неужели ничего нельзя предпринять?!
— Отчего же, — подобрался Максим, подаваясь вперёд и накрыв сжатый кулак Шелленберга своей крупной теплой ладонью. — Ты можешь поехать со мной.
— Мне как-то сейчас совсем не до твоих шуточек, Макс.
— Я серьёзно. Поехали со мной, у меня квартира в Москве и дом под Рязанью, я тебе рассказывал, помнишь.
Одёрнувшись, Вальтер нервно рассмеялся.
— Что же я буду делать в России? Доить козла и разговаривать по-рязански?
— Во-первых, козлов не доят, — сообщил Максим, мрачнея.
— Ты же сам говорил про «доить козла».
— «Как с козла молока» говорят, в смысле, что бесполезное занятие. И говорят по-русски.
— Мне плевать, — отмахнулся Вальтер. — Мне совершенно ничего не светит в твоей России.
— Ты юрист, а это довольно универсальная профессия.
— У меня выборы на носу, — напомнил Шелленберг, которого возмущало само предположение, что все его труды настолько не имеют ценности.
— Да не бывать твоему Гейдриху канцлером, — закатив глаза, предрёк Исаев, недовольно передёргивая плечами.
— Почему это?
— Потому, что сволочь он, — просто ответил Максим, у которого на VDI давно открылась сильная аллергия и принципиальная личная непереносимость.
Он считал, что партия с её нравами и порядками дурно влияет на Шелленберга и тащит его за собой на нравственное дно.
— По твоей логике выходит, я тоже, — разозлился Вальтер.
— Станешь, если не бросишь пособничать ему, — достоинством Исаева всегда была откровенность, порой жестокая. — Ты же всё о нём знаешь. Может, другие видят в нем лишь то, что вы вдвоем там стряпаете для толпы, но ты-то, ты все знаешь.
— Дело не в нём.
— А в чём? В Германии? В твоих личных амбициях?
— В перспективах, Макс, — окрысился Шелленберг. — С ним у меня есть перспективы и, как не крути, куда более привлекательные, чем в твоей стране. И как ты вообще можешь предлагать мне уехать, если у вас там чёрт знает, что творится! Как ты будешь объяснять московским начальникам совместное проживание с другим мужчиной, а?
— Разберёмся как-нибудь.
— Как-нибудь, — передразнил Вальтер, — извечный русский авось. Авось не узнают, авось разберусь. Нет уж, мне нужны гарантии.
— Их нет, — обозначил Максим, разочарованный до глубины души, — и не будет. Есть только я. И только тебе решать, как поступить. Своё предложение я уже внёс, — посмотрев на часы, Исаев выбрался из-за стола. — Мне пора бежать. Обдумай все хорошенько.
Мимолётно поцеловав Шеленберга, он оставил его в ресторане в совершенно растрёпанных чувствах. Остаток дня Вальтер бесцельно колесил по Берлину, отключив телефоны, и вернулся штаб лишь оттого, что ничего не знал кроме работы. До Максима не знал и без него не видел для себя ничего иного. Постоянное деятельное движение и реальная власть в качестве приза где-то за горизонтом — вот во что превратилась его жизнь.
Поднявшись к себе, он не успел нажать на выключатель, как вспыхнула настольная лампа. Возложив длинные ноги прямо на рабочий стол, его поджидал Гейдрих, самолично.
— Ты меня напугал, — огрызнулся Шелленберг, захваченный врасплох.
— Где ты был? — спросил Райнхард требующим немедленного ответа тоном.
— Знаешь, — у Вальтера не было настроения потакать его деспотическим замашкам, — это совершенно не твоё дело.
— Неужели, — отозвался Гейдрих, поднимаясь, — а я полагал, у нас нет никакого дела, кроме общего. Но ты не берёшь трубку, не отвечаешь на эмейлы, бросаешь все в разгар рабочего дня и исчезаешь, никого не предупредив. Это как-то не способствует общему делу.
— И ничего не рухнуло ведь, — бесцветно пожал плечами помощник. — А мне нужно было отлучиться.
— Так, где ты был? — повторил Райнхард, подойдя к нему вплотную и высверливая злыми глазами дырочки в самообладании Шелленберга.
— Я уже сказал…
Гейдрих зажал ему рот ладонью и удержал за шею, не давая отшатнуться. Спортсмен под два метра ростом, он имел неоспоримое преимущество перед мужчиной, предпочитавшего гантелям более щадящие виды спорта.
— Шшш, — призвал к молчанию Райнхард, — прежде чем ты повторишь эту вопиющую глупость и окончательно меня взбесишь, подумай дважды.
Длинные паучьи пальцы переползли на плечи одеревеневшего Шелленберга.
— Чего ты хочешь от меня? — подавленный превосходящей силой беспомощно спросил он.
— Понять, что происходит Вальтер, — вздохнул Райнхард, стаскивая с него пиджак и ослабляя узел галстука. — В последнее время у тебя появилось столько секретов. Меня это не устраивает, я привык доверять тебе, ведь кому ещё, как не тебе? М? Мы же вместе все это затеяли. Помнишь, с чего мы начинали? Не забыл, откуда я тебя вытащил? — Гейдрих схватил его пониже спины. — И если чья-то задница мечтает однажды приземлиться в министерское кресло, то не следует злить меня.
Очнувшись от такого откровенного хамства, Шелленберг упёрся Райнхарду в грудь в тщетной попытке отпихнуть. Его хотели поцеловать, но он брезгливо отвернулся, отчаянно выкручиваясь из нежеланных объятий.
— Райнхард, отпусти! — требовал он.
— Что такое? — удивился тот. — Прежде ты не был особенно против? Брось, мы уже много месяцев ужасно заняты и не находим времени. Почему бы не сейчас?
— Потому, что я не хочу.
Слабое сопротивление постепенно переросло в откровенную потасовку, быстро закончившуюся для Вальтера приземлением лицом об стол.
— Не надо делать из меня дурака, — зло шипел навалившийся сверху Гейдрих, — мне известно все и обо всех. Ты же ведь не питал иллюзий, что мне не донесут о твоей русской зазнобе или о том, что Канарис пытался сманить тебя. Но мне важно, чтобы ты запомнил, Вальтер, раз и навсегда, мы вместе начали, вместе и дойдём до победы. Пожалуйста, не вынуждай ломать тебя.
Чем именно занимался Райнхард в тот конкретный момент, вопреки его воле намереваясь стащить с него брюки, Шелленберг не понял. Переполненный ненавистью он брыкался, несмотря на очевидную тщетность усилий. Прямо у него над ухом засветился, вибрируя, айфон Гейдриха: обеспокоенная его долгим отсутствием жена разыскивала супруга. Её фотография на экране немного отрезвила Райнхарда, и давление сверху ослабло.
— Не хочешь ответить своей жёнушке? — пользуясь удачным случаем, поинтересовался Вальтер, знавший патологическую ревнивость фрау Гейдрих, достигшую небывалых масштабов после недавнего скандала с появившимися в прессе описаниями разнузданных вечеринок лидера VDI. Если он проигнорирует звонок, то дома будет колоссальное разбирательство ночных его «полётов». И при всей своей бравости и беспощадности с подчинёнными матери своих троих детей он побаивался. Шелленберг вхожий в дом Гейдрихов, отлично разбирался в их семейных отношениях. Когда Райнхард неминуемо потянулся за телефоном, Вальтер, изловчившись, спихнул его на пол по другую сторону стола.
— Что б тебя, — чертыхнулся Гейдрих, но, отпустив помощника, кинулся за ним как собака за мячиком.
— Да, Лина, любимая, — вскочив с пола, бодро отчеканил он в трубку, стараясь звучать убедительно. — Я? Все ещё в штабе. Мы тут засиделись с Шелленбергом.
Не дожидаясь, пока Райнхард окончит свои унизительные оправдания, Вальтер улепётывал, на ходу поправляя одежду, и бросив все остальное на поле брани. Повезло ещё, ключи от машины он сунул в карман брюк. На этот раз охранник не дремал на посту и поднял шлагбаум, едва только мелькнули фары, в противном случае Шелленберг снёс бы заграждение к известной матери.
***
В современном мире обмен информацией происходит почти молниеносно, а новости передаются подобно импульсу от одной падающий костяшки домино к другой. Поэтому не успели Белов со Шварцкопфом явиться к Францу в штаб, чтобы отчитаться о выполненном, почти выполненном, задании, как тот сам накинулся на них с криками и руганью.
— Вы что, с ума сошли! — колотило старика. — Я вам велел без самодеятельности, а вы? Это же ваших рук дело, признавайтесь!
Утомлённые, с глубокими тенями под помутневшими от бессонной ночи глазами, молодые люди без особого энтузиазма выслушивали поток негодования. На сто процентов уверенные, что оказали всей VDI огромную услугу, они собирались внушить это всякому, кто в их великолепном шедевре усомнится. Тем более, шедевр стоил им нервов, сил и даже немножечко собственных денег.
— Кто вас просил, ну, кто вас просил? — заламывал руки Франц.
— КТО ЭТО ПРИДУМАЛ?!
Гейдрих, который, на удивление, тоже выглядел не выспавшимся, ворвался в штаб со шлейфом свиты. О чем вопрошал он, все догадались, ведь каждый уже успел в разных социальных сетях по несколько раз перепостить фотографию огромного портрета лидера, появившегося на стене одного из домов на людной улице Берлина. Лаконичное изображение отличалось внешней схожестью и венчалось не менее лаконичной подписью «#окончательное решение». Надо ли добавлять, что данный хештег стремительно набирал популярность в интернете. Больше на рисунке не было ничего, и имя художника никому не было ведомо, кроме побледневшего, как мел, Франца.
— Я спрашиваю, — с нажимом повторил Райнхард, шествуя через холл, — чья это идея?
— Герр Гейдрих, — робко взмахнул рукой Франц, привлекая его внимание, лучше сдаться самому, чем ждать, пока за тобой придут.
— Да? — пружинисто шагая, он подошёл к старику и парочке незнакомых ему ребят.
— Понимаете, герр Шеллебнерг велел дать им краску… — сбивчиво начал разъяснять Франц.
— Это его акция?
— Да, то есть, нет, он только распорядился выдать им краски, но для другого, а они… они...
— Значит, ваша работа? — переключившись на юные дарования, уточнил деловито Гейдрих.
Из-за монгольского разреза глаз и непривлекательно вытянутой формы лица с высокими скулами было в нём что-то от рептилии. И глаза были прозрачные, холодные невыносимые, поэтому Генрих предпочёл рассматривать носки своих запылившихся кед. Белов, напротив, без дрожи снёс пристальный взгляд и выдержкой своей угодил Гейдриху. Ему импонировали крепкие духом волевые люди, которые не пасовали перед его превосходящим ростом и грозностью. Из таких в будущем могли получиться славные соратники. Их обоих Райнхард ошибочно принимал за членов партии.
— Мне нравится! — объявил он во всеуслышание. — Нет, правда, это действительно великолепно. Ничего лишнего, доходчиво и внятно. «Окончательное решение»!
— Подразумевалось, окончательное решение голосовать за вас, — прокомментировал Саша.
— Отлично, — от души пожал ему руку лидер VDI. — Хлёстко и бескомпромиссно. Всем запомнить и взять на заметку эту фразу, — велел он свите, через плечо.
— И свяжитесь с администрацией, надо любым способом сохранить этот рисунок. Молодцы, вы просто молодцы.
— Нам обещали заплатить, — оставаясь равнодушным к комплиментам, заметил Белов между прочим.
— Сколько вам пообещали?
— По пятьдесят евро, — влез Франц.
— Боже мой, заплатите по сто пятьдесят, — приказал Гейдрих. — Мы в VDI cчитаем, что всякий труд должен быть достойно оплачен.
Таким щедрым образом облагодетельствовав представителей молодёжи, он оставил их на попечение Франца. Минутой позже из его памяти даже изгладились их лица. Одно лишь его собственное лицо, воспроизведённое на серой городской стене, волновало сейчас лидера, и больше ничего. То, как оно вскоре будет с тысячи плакатов по всей Германии взирать на прохожих и призывать их прийти, наконец-то, к «окончательному решению». Эти несколько слов, безусловно, пришлись ему по душе. Прочее казалось сейчас сущей ерундой, разве кроме одного.
— Где Шелленберг? — спросил он у секретарши.
— Его все еще нет, — сообщила та. — Никто не может до него дозвониться. Может быть, послать кого-нибудь к нему домой?
— Не нужно, — к ложке утреннего мёда примешалась ложка дёгтя. — Будем считать, он приболел. Поправится — сам придёт.
***
Закупившись кебабами и кофе, Генрих с Сашей оккупировали лавочку в парке для импровизированного завтрака. Теперь все неприятности уж точно были позади, а они, как ни крути, ещё остались и в огромном плюсе. Но Белову все равно кусок не лез в горло.
— У меня такое чувство, будто я сотворил нечто ужасное, — поделился он наболевшим с другом.
— Что ты имеешь в виду? — прочавкал, оголодавший как волк, Шварцкопф.
— Не знаю, просто противное ощущение. Наверное, Фаза прав, этот Гейдрих какой-то мерзкий, а мы ему, кажется, предвыборный лозунг подарили.
— И чёрт с ним, — успокоил Генрих, утираясь салфеткой. — В конце концов, теперь мы никому ничего не должны. И сможем доделать Цюндап, а потом уедем в Ригу.
— Ты зовёшь меня с собой?
— Конечно, ты так много сделал сегодня, что я просто обязан, — Шварцкопф хитро прищурился, — взять тебя в Ригу.
— Ты мне вообще многим обязан, — согласился Саша, за что получил пальцем под рёбра.
— Ладно, ладно, — проворчал Генрих, отчаянно зевая, — жуй, давай активней, и пошли по домам. Иначе я лягу прямо здесь на травке.
— Какое спать, у кого-то сегодня лекция, — напомнил мстительный Белов.
— Ты что, издеваешься, да, — жалобно простонал горе-студент. — Какой толк мне туда тащиться, если я все равно через пять минут вырублюсь.
— Зато ты поприсутствуешь, знаешь, фон Зальц человек безвольный, но и у него есть предел терпения, так что сделай милость.
— У тебя нет сердца, — заключил Генрих, — сам-то пойдёшь дрыхнуть.
— Да, но исключительно по причине свободного времени.
— Зануда! — протянул друг.
Курт с Густавом как обычно шумно выясняли отношения, толкаясь посреди комнаты, но бросили склоку, увидев на пороге изнурённого Белова.
— Мы уже собирались отправлять за тобой поисково-спасательную группу! — приветствовал соседа Курт. — Ты бы хоть записку оставил.
— Как будто тебе интересно, где меня носило, — Саша стащил кроссовки и ничком рухнул на кровать. Отвернувшись к стене, он натянул одеяло на голову, намекая, что собирается вздремнуть и надеется на понимание с их стороны.
— Мне интересно, как зовут твою девушку, — гыкнул Курт, — с которой ты развлекался всю ночь.
«Генрих», — чуть не ляпнул Белов, но вовремя прикусил язык: эти, пожалуй, поймут его буквально.
— Отвяжись ты от него, — пришёл ему на помощь Густав, — не видишь, трудная выдалась у человека ночка.
— Да пусть дрыхнет, — милостиво разрешил неугомонный верзила, — только пусть сначала ответит, сделает Зубов Скорцени или нет?
— Откуда бы ему знать, — усомнился второй, присаживаясь за компьютер писать реферат.
— Ну, он же тоже русский!
— Может быть, он не увлекается…
— Сделает, — отозвался Белов из патриотического чувства, — во втором раунде положит.
— Ага, щас!
— Вот я тоже думаю, попортит себе австриец статистику этим боем, — согласился обрадованный появлением союзника Густав.
— Да ну вас, — обиделся за державу Курт, — вот увидите, Скорцени его вынесет так, что его потом самого вынесут, вашего Зубова.
— Ты что, на него деньги поставил?
— Совсем немного.
— Тогда всё ясно, — потерял интерес Густав.
— Чего тебе ясно, — завязав шнурки на ботинках, нахохлился Курт.
— Ясно, чего ты такой озабоченный. Давай, иди уже, ты мне мешаешь и вон Алексу поспать не даёшь.
С уходом Курта на занятия в комнате воцарилась блаженная тишина. Вскоре Белов крепко заснул под клацанье кнопок клавиатуры и отдалённые призрачные отголоски музыки, доносившиеся из наушников Густава.
***
Алексей Зубов не любил публичности, но свыкся с ней. Про себя он считал, что занимается непосредственно спортом, в то время как его менеджер пёкся об организации шоу. У каждой эпохи свой хлеб и свои зрелища, и без шумихи на боях денег не заработаешь. Вот он и улыбался фотографам, давал интервью, подписывал футболки, толкал устрашающие противников речи в камеру, периодически снимаясь в пафосной рекламе фитнес инвентаря. Таковы были условия контракта — цена славы, без которой он, «русский богатырь», обошёлся бы, но его самого бы не существовало как спортсмена первой величины. Или почти первой, не так давно он начал восхождение на бойцовский Олимп и находился, скорее, в стадии раскрутки, чем в зените. Но тренер был им доволен, менеджер счастлив доходами, а школьники писали в социальных сетях, что хотят быть на него похожи. И именно ради них, ради мальчишек с огромными восторженными глазами, узнававших его на улицах, тех, что записывались в секции, подражая примеру кумира, ради них он дрался. И ради удовольствия, не ради денег и позолоченных чемпионских поясов. Ещё ради неё, потому что думал, если однажды оставит ринг, тогда хрупкая связь между ними оборвётся.
У Зубова не было ни малейшей причины соглашаться на бой с Титаном Отто, ему могли приискать и более подходящего по опытности и статусу противника. Близились к успешному завершению переговоры с молодым американцем, но, лишь уловив в болтовне менеджера упоминание о приглашении из Германии, Алексей вцепился в этот шанс мёртвой хваткой. Изрядно потрепав нервы своей команде, он своего добился, и вызов был принят. Наделав изрядного шуму в медиа. Никто не верил, что вчерашний завсегдатай подвального зала, где из инвентаря допотопные советские гири и забитая до смерти кожаная груша, способен выстоять перед беспощадным Скорцени. У огромного австрийца за несколько лет не было ни одного проигрыша, зато кое-кто из противников отправился на больничную койку, а после навсегда оставил спорт, так и не сумев реабилитироваться окончательно после полученных травм. Отто в связи с этим хотели засудить за неспортивное поведение, но ему удалось худо-бедно оправдаться. Не удивительно, учитывая, сколько он зарабатывал и насколько ценен был как боец. Не все, конечно, слепо одобрили признание его невиновным, именно этим Зубов и мотивировал свой приезд в Берлин. Сидя между тренером и менеджером на пресс-конференции и моргая от фотовспышек, он заявил, что приехал проучить Скорцени и доказать, что и в боях без правил есть, мать их, правила.
Не то чтобы он рвался восстанавливать справедливость, просто надо было как-то уворачиваться от бесконечных выпадов журналистов. Вся толпа представителей прессы и телевидения слилась для него в единое размытое галдящие пятно. Отчётливо, с кристальной ясностью, он видел лишь одну её, примостившуюся на краешке стула и светло ему улыбавшуюся. Каким образом и под каким предлогом она пробралась на пресс-конференцию, Зубов не знал, он бы просто счастлив её присутствию.
Впервые взгляды их встретились, когда он лежал на ринге, истекая слюной и кровью после пропущенного удара. Маленькая, изящная, как фарфоровая статуэтка, женщина сидела в первых рядах вместе с бесновавшимся от азарта престарелым спутником и плакала. Толпа громогласно его поносила как слабака, рефери орал, выясняя, способен ли он подняться, а она сидела, вцепившись в стул от шока, и плакала. Прежде чем сознание его померкло, Алексей спросил себя, какой садист притащил такое чудо в перьях на столь жестокое представление. Зачем она сама согласилась, дурочка. Потом ему долго было стыдно из-за посторонней слезливой жалости, и он тренировался как бешеный, распаляя в себе зло отвращением к собственной немощности. Отброшенный провалившимся дебютом назад, он прошёл весь путь заново, и когда та же толпа ревом превозносила его как победителя, она снова плакала. Оказывается, не имело значения, побеждал он или проигрывал — крупные слёзы катились по щекам, размывая макияж. На пару всё с тем же стариком она посещала каждый его бой. В какой-то момент он даже стал едва заметно кивать ей головой перед началом, и она принималась светиться, словно фея, и взволнованно теребить украшения на шее.
Задавшись целью, он разузнал её имя: Бригитта Вейтлинг, молоденькая жена состоятельного промышленника. Из него уже лет десять, не прекращая, сыпался песок, но будучи конченым фанатом легального мордобоя, он не пропускал ни одного. Ко всему прочему являлся щедрым спонсором ассоциации. На Бригитту многие пускали слюни, отпуская пошлые шуточки о том, как удачно та пристроилась. Мол, супруг скоро склеет ласты, и все его миллиарды лягут в её маленькие ручки. Наслушавшись разных сплетен, Зубов почти потравил в себе все всходы первоначальной заинтересованности. Действительно, отчего ей по доброй воле вступать в столь не равный брак, кроме как из корыстных устремлений. Но всякий раз, находя её среди зрителей, разительно на их фоне контрастирующую, Алексей сам себя опровергал, мол, нет, она не такая как остальные. Душа у неё на месте. Не может человек без души так близко к сердцу принимать, когда кому-то делают больно.
А то, что убивается, именно воображая себе его страдания, Бригитта сама рассказала. Они познакомились лично на вечеринке, устроенной, впрочем, не в честь победы Зубова, однако подсуетившись, он оказался в числе приглашённых. Договорившись одними только тайными жестами и мимолётными взглядами, как бы невзначай сошлись в оконной нише, поодаль от чавкающей болтовни блестящего общества.
— Почему вы все время плачете? — спросил он тогда, давно терзаясь этой загадкой.
Трепетно коснувшись большим пальцем белого шрамика, рассекавшего его бровь, она сострадательно поморщилась.
— Ну как же, — шепнула Бригитта, — они же по живому лупят.
На самом деле женщина она была слишком впечатлительная, отзывчивая и открытая. Чересчур даже, до неосторожности и, хорошо себя осознавая, Бригитта сбежала от Зубова, стоило ему сделать неосторожное двусмысленное движение в её сторону. Но никуда не делась, следовала за ним повсюду — Дубай, Лос-Анжелес, Москва — с мужем или в одиночку, искажённое страданием бледное лицо её маячило за сеткой. Разве что научилась радоваться его триумфам, смахивая слёзы платочком. Никак иначе, кроме как во время боя, они не встречались. Истомлённый Алексей решил не дожидаться у моря погоды и, пользуясь возможностью, приехал к Бригитте на Родину.
Едва высидев пресс-конференцию до конца, Алексей в нетерпении вскочил, стоило менеджеру подвести её итог. Но рой дотошных писак немедленно облепил бойца со всех сторон, силясь вырвать ещё какой лакомый кусочек информации. Пока его совместными усилиями охраны и членов команды выводили из зала, Бригитты и след простыл. Разозлившись, Зубов наорал на какого-то особенно назойливого журналиста, со скрипом удержавшись от рукоприкладства.
— Да что с тобой сегодня? — подивился тренер его взвинченному состоянию.
Неопределённо отмахнувшись, Алексей пожаловался на переутомление и по возвращению в гостиницу немедленно отправился к себе отдохнуть. Сминая в беспокойных пальцах лаковую сумочку, Бригитта подобно видению стояла в коридоре прямо напротив его номера. Не отвлекаясь на лишние рассуждения, Зубов быстро подошёл к ней, и, пока они оба были под влиянием долгожданной встречи наедине, бережно обнял и, оторвав от пола, как игрушечную, внёс в комнату.
В золотистом сумраке спальни она липла к нему, как изголодавшаяся без ласки кошка. Целовала и гладила широкие развитые плечи с не скрываемым благоговением, исследовала подушечками пальцев очертания мышц, словно он греческая статуя, а не человек.
— Трогать лучше, чем смотреть, — сказал Зубов, ощущая, как её распущенные волосы щекочут спину.
— Гораздо, — озорно выдохнула Бригитта, обхватывая его ногами и руками и крепко — крепко прижимаясь.
— Нравится?
— Очень.
— Так, может быть, ну его, магната твоего?
— Ох, Алексей, — вздохнула она грустно, положив подбородок ему на плечо.
— Я, вообще-то, вполне серьёзно.
Хватка Бригитты ослабла, и она отстранилась, стыдливо натянув на обнажённую грудь одеяло.
— Мы разговариваем всего лишь второй раз, — неловко отшутилась она.
— Ну так будет время, — повернувшись к ней, определился Зубов — наговоримся ещё. Или ты от большой любви его терпишь?
— Да какая там любовь, он уже ничего не может и не требует ничего. Я для него как ещё одна красивая вещь, друзьям показать и бахвалиться приятно.
— Тогда что же? — задал Алексей логичный вопрос. — Если ты о капитале, так и я не бедный, миллионы свои зарабатываю честно, башкой собственной, кулаками.
— Ага, башкой он зарабатывает, — схватив его за волосы, Бригитта легонько потаскала бойца за чуб, — а потом половину этих миллионов на лечение тратит. Я и сама довольно состоятельная женщина: мне отец оставил семейное предприятие.
— Ну в таком случае совсем удивительно, что ты ещё не послала его к чёрту?
Выскочив из кровати, она суетливо принялась собирать разбросанную по полу одежду. Молча наблюдая, Зубов ничего не предпринял, чтобы попытаться остановить её, Бригитту такая пассивность задела.
— Ты ничего не знаешь обо мне, — словно требовали того, кинулась оправдываться она.
— Так расскажи, — по-простецки пожал плечами Алексей. Ведь это не он первым начал её преследовать и изводить долгими страстными взорами.
— Я вольна идти на все четыре стороны, — призналась Бригитта, — но, если я попрошу развода, по контракту отцовский завод останется в его концерне.
А я не хочу, чтобы все, во что он вложил столько сил и труда, досталось этому… Ругательных слов она не знала, поэтому сердито сжала губы.
— Собираешься дождаться, пока он сам окочурится? — догадался Зубов, сползая с постели с другой стороны.
— Почему бы и нет, при его образе жизни долго он едва ли протянет, — вертясь юлой на месте, Бригитта пыталась самостоятельно застегнуть на себе платье. Надев джинсы, Алексей любезно помог ей, втянув собачку наверх.
— А если он ещё всех нас переживет, — пропустил он сквозь пальцы тёмные локоны, чтобы лучше запомнить, — отравишь?
Возмущённо развернувшись к нему, она гневно сверкнула глазами.
— Издеваешься?
— Нет, отчего же, — смягчился Алексей. — Я-то тебе для чего тогда сдался?
— Мне кажется, я тебя люблю, — импульсивно выпалила Бригитта. — И Вейтлинг начал догадываться об этом. Ему нет до меня дела, но он невыносимый собственник. Он запретил мне без него ездить на бои, так что сюда я приехала, наврав с три короба. Ему всё равно, а я не могу так больше, понимаешь, — слёзы, но на этот раз от жалости к самой себе, которые, как известно, у чувственных женщин всегда близко, затуманили ей взор. — Я ребёнка хочу.
Шумно втянув воздух, Зубов отошёл к двери и широко распахнул её, нимало не заботясь, есть кто-нибудь в коридоре или нет.
— Уходи, — коротко велел он.
— О нет, нет, Алексей, ты не правильно меня понял, — спохватилась Бригитта, кинувшись ему на шею.
— Да нет, я все понял, — отняв её цепкие руки, он галантно поцеловал их, — а теперь вам пора, фрау Вейтлинг, подозреваю, супруг вас уже хватился.
Он выставил её, босую и растрёпанную, преодолевая рвущую сердце тоску, такая беспомощная и растерянная она была. Но если бы Зубов позволил Бригитте остаться, он мог начать презирать её, а ему того вовсе не хотелось.
Кабы не было войны... Часть 4.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047896.htm
Кабы не было войны... Часть 5.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047931.htm
@темы: фанфик, nein,nein,nein...., моё творчество, "Семнадцать мгновений" и ты, "Щит и Меч"
) и сосредоточиться на возвращении персонажей с "каникул", нет-нет, но мысленно я возвращаюсь к потенциальному проекту Ultra. Сцены вспыхивают в голове сами собой и не отпускают пока не досмотришь или не пересмотришь потому что некоторые прямо очень яркие. Хотя все это лишь скелет, даже без четко обозначенного сюжета, но персонажи день ото дня проступают все отчётливее. Сложность в том, что они другие, или должны быть другими - это другой сыщик, другой Джон, другой Майкрофт, другой Мориарти. Принципиально. Кто-то моложе, кто-то старше, кто-то остался в рамках каноничного характера. Вокруг них тоже смутно угадывается канон Дойля, канон экранизаций и даже фанканон, но это совсем другая история. 
