Danke Papa...за то, что ты не существуешь.
Название: Кабы не было войны...
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Ezhen ; ~Ахэ~
Фандом: «Щит и Меч» роман В. Кожевникова, «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семёнова
Категория: слэш, гет
Жанр: модернAU, романтика, songfic, эксперимент, юмор, драма,
Рейтинг: PG — 16
Пэйринги: Александр Белов/Генрих Шварцкопф, Аксель Штейнглиц/Оскар фон Дитрих, Максим Исаев/Вальтер Шелленберг, Алексей Зубов/Бригитта Вейтлинг и другие побочные.
Персонажи: все кого затянуло под винт.
Саммари: Кабы не было войны... И кабы родились персонажи произведения Кожевникова в наше время, всё для них могло сложиться совсем иначе. Но вне зависимости от исторической эпохи Судьбу человека определяет его личный выбор. Любовь или карьера, потакание общественному мнению или собственное счастье, ненависть или прощение, соучастие злому умыслу или маленький подвиг — каждый решает сам. Но именно правильность избранного пути определяет, каким будет Будущее.
Предупреждение: 1. История базируется на допущении, что все упомянутые персонажи (в том числе реальные исторические личности) родились в иное время, не участвовали во ВМВ и, соответственно, никогда не были нацистами; 2. Работа не преследует цели оправдать, действие или поступки кого-либо то ни было, или умалить чьи-либо заслуги. Автор достаточно отлично знает данный период истории. И вступать в пустые, не конструктивные перепалки Автор не собирается. 3. Это художественная выдумка и не преследует никакой иной цели, кроме как показать, что война приносит лишь боль и несчастья, в то время как мир и любовь делает людей лучше и приносит радость. 4. OOC персонажей логично в условиях данного эксперемента.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: Посвящаю всем тем, кто помог родиться этой истории на свет, Ezhen, Ахэ и Лунарику и всем кто поддержал, внёс вклад и вообще терпел Автора пока он писал это как бешеный писец забив на работу, сон, еду! Спасибо, что вместе со мной до последнего не отступались от задумки!
Кабы не было войны...Часть 1.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047746.htm
Кабы не было войны... Часть 2.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047813.htm
Кабы не было войны... Часть 3.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047850.htm
Кабы не было войны... Часть 4.
Удобнее перехватив стопку книг, Белов не без труда нашарил по карманам ключ от комнаты. Но не успел он провернуть его в замке, дверь распахнулась навстречу, и не отскочи он, выронив книги, заработал бы по лбу.
— Прости, пожалуйста, — нырнул подбирать пособия смущённый Густав.
— Если я тебя чем-то обидел, так и скажи.
— Да нет, я вовсе не нарочно, — загундосил сосед, избегая смотреть Белову в глаза. — Я услышал, что кто-то идёт.
— Спасибо, что вышел навстречу, — по новой уложив книги, Саша устремился внутрь, но Густав заградил ему путь. Уши его пунцово пульсировали.
— Тут такое дело… — промямлил робкий толстячок.
— Ты что-то натворил с моими вещами? — устало приступил к полемике Белов, у которого были весьма конкретные планы на пятничный вечер. Например, разобраться с лабораторными, чтобы высвободить себе выходные.
— Нет.
— С вещами Курта?
— Нет. Ко мне Инга приехала.
— Кто?!
Упомянутая барышня немедленно появилась на пороге собственной внушительной персоной. Румяная и щекастая, она напоминала типичную баварскую разносчицу пива.
— Привет, — сказала она гулко.
— Привет, — автоматически кивнул глубоко впечатлённый Саша.
— Я же сказал, сейчас вернусь, — оттеснив обратно, Густав спрятал её за дверью. — Короче, Алекс, войди в положение, переночуй сегодня где-нибудь, а?
— Ты с ума сошёл?! — опешил Белов.
— Да пойми ж ты, Инга живёт в другом городе и приезжает ко мне всего лишь раз в два месяца.
— Я за вас очень рад, но…
— Тебе трудно, что ли? — насупился Густав.
— А как же Курт?
— Он сказал, что тоже заночует у подружки.
— Класс, Густав, у меня-то подружки нет.
Сосед молитвенно сложил ладони и состроил щенячьи глазки. Чертыхнувшись, Белов проклял всех амуров на свете. Заодно с женщинами.
— Ну ладно, — сдался он, ведь ожидающая девушка — это святое. — На, книги забери, бросишь на мой стол.
— Ты человечище, Алекс, — с радостью перенял у него ношу Густав. — Ещё чего нужно?
— Зубную щётку, если можно, — съязвил Саша и мгновением позже получил требуемое.
— Человечище! — потряс его за плечи Густав и упорхнул в объятья к невесте.
Откровенно говоря, Белов ощущал себя не благодетелем, а идиотом, набирая Генриху за неимением иных вариантов перекантоваться. Трубку друг не взял, но перезвонил раньше, чем Саша успел набрать слово «хостел» в поисковике.
— Рейн слушает!
Забава с паролем и отзывом неизвестно с какой стати прижилась в повседневном общении, и друзья нет-нет к ней возвращались.
— А вот Волга совсем тебя не слышит, — пожаловался Саша, потому как с трудом разобрал сказанное из-за ритмичного «туц-туц» на заднем фоне.
— Подожди-ка, — ненадолго все звуки в динамике стихли, пока прижимая телефон к груди, Генрих перемещался в более располагающее к разговору место. — Да, вот теперь журчи.
— Пустишь переночевать в гараже? — сразу перешёл к сути Белов.
— А что, общага погорела, или тебя выселили?
— Ни то, ни другое — к соседу приехала зазноба из провинции.
— Какой счастливчик! Не вопрос, дружище, только я сам не скоро буду дома. Ты же помнишь, у Берты сегодня концерт.
У бизнес-партнёра Рудольфа Шварцкопфа, господина Гольдблата, была дочь Берта, училась она в консерватории по классу фортепиано и, как часто бывает с творческими людьми, мечтала стать знаменитой. На досуге она пописывала песни и, пользуясь безмерной любовью родителей и семейным бюджетом, записывалась в профессиональной студии и раскручивалась посредством YouTuba. У неё уже имелась маленькая армия фанатов, и специально для них и близких друзей Берта устроила презентацию первого полноценного альбома. Сашу тоже позвали, но, рассудив здраво, он предпочёл вежливо отказаться и позаниматься. Видимо, у провидения на тот вечер были иные планы.
— Кажется, это намёк, — вздохнул Белов, силясь припомнить название заведения, где планировалось мероприятие.
— Ага, — непонятно чему возрадовался Шварцкопф, — бери ноги в руки и дуй в «Валли».
К входу в клуб выстроилась длинная очередь: желающих пропускали по приглашениям и билетам. Выскочив из-за необъятной спины контролёра на фейсконтроле, Генрих протащил Белова контрабандой, размахивая пластиковой карточкой с тремя магическими буквами «VIP».
— При всём уважении… — потешался он над важностью собственной персоны. — Но Берта иногда пафосна до нелепости!
Из-за тесного и длительного сотрудничества родителей Генрих с ней вместе вырос, и в подростковом возрасте, посещая одну школу, они почти не расставались. С годами разность увлечений и мировоззрения неизбежно их разделила, но дружба не угасла.
— Смотрите, кто явился!
Миновав обречённый на толкучку танцпол, Шварцкопф привел друга в приватную зону, откуда открывался прекрасный вид на сцену. В чёрном ушастом котелке, кривя ярко алые губы, Берта восседала среди подружек и приятелей, почти как совсем взошедшая звезда. Манерно подняв руку, она едва-едва шевельнула пальцами.
— Кто-то уверял, что у него по горло ужасно важных дел, — холодно напомнила она Белову.
— Я понял, что буду жалеть до скончания дней своих, если пропущу такое событие! — схватившись за сердце, слукавил Саша, лишь бы угодить хозяйке бала.
— Не цепляйся к нему, — обойдя изогнутый подковой диван, Генрих облокотился на спинку и сдвинул шляпку ей на глаза.
— Ладно, уговорили, — пискнула Берта, отложив в сторонку наигранный высокомерный тон и превращаясь в себя настоящую — добродушную, помешанную на своём призвании музыкантшу. — Позвольте рекомендовать, — торжественно сказала она остальным, поправляя сбившиеся локоны. — Наш общий русский друг — Александр Белов.
Покончив с политесом, девушка подскочила с подушек и в отместку совершенно фривольным образом взъерошила Генриху светлую чёлку. Немедленно отшатнувшись, тот растопыренной пятернёй взялся ревностно укладывать её обратно. Стрижка Шварцкопфа считалась священно неприкосновенной.
— Требую любить и жаловать, — нервно добавил он к короткому Сашиному представлению. — Кто-нибудь хочет выпить?
Собрав заказы, умчался, предоставив другу адаптироваться в неизведанном коллективе самостоятельно. Впрочем, две знакомые Берты, назвавшиеся Каролиной и Шарлоттой, сразу взяли его в оборот, атаковав с обоих флангов. Выспрашивали типичные банальности о Москве и устрашающем Европу русском президенте. Видимо, они из всей честной компании пребывали в самом активном поиске. У Саши же не было ничего противопоставить им, так как Берта во всеуслышание сообщила собравшимся о его свободном статусе.
— Как тебе живётся в Берлине? — интересовалась большеглазая Каролина.
— Я тут уже как дома, — после попадания в полицейский участок за опосредованное участие в политической междоусобице, он всерьёз считал себя без пяти минут почётным немцем.
Извинившись перед гостями, Берта отбыла готовиться к выступлению. Стоило ей скрыться в служебных помещениях, разом нарисовался Генрих в сопровождении официанта с нагруженным коктейлями и пивными бутылками подносом.
— Кого-то только за смертью, — откомментировал кто-то, пока посуду сгружали на стол.
Не покосившись даже в сторону ропщущих, Шварцкопф выхватил два стакана и бесцеремонно плюхнулся между Каролиной и Сашей, тем самым разжав давящие друга тиски.
— Жив ещё? — подав Белову напиток, полушуткой справился он. — Ты смотри, будь осторожнее, не маши особо перед ними руками, а то ведь укусят.
— Могу попробовать, — качнув тяжёлыми блестючими серёжками, зовуще облизнулась Шарлотта.
Парни и вправду замерли, опасаясь ненароком спровоцировать хищницу. Хорошо, ослепительный луч прошил клуб насквозь, привлекая внимание к роялю и разминавшей над клавишами пальцы Берте. Надо отдать ей должное, чистый и сильный голос завораживал, и мелодия, извлекаемая из её инструмента, была сложна и одухотворена не в пример многим современным популярным образцам. Зрители внимали ей, затаив дыхание, бурно аплодируя между песнями. Смущённая и довольная реакцией зала, Берта лучилась изнутри, посылая воздушные поцелуи, в её искренность нельзя было не влюбиться, хотя бы пока она пела о превратностях неразделённой любви. Во всём помещении один только Генрих остался глух и замкнут в себе. Хмуря брови, он покусывал губы, терзаемый скрытым душевным смятением. Но стоило ему заметить, что Саша наблюдает за ним, он весело осклабился.
После концерта фанаты ещё с полчаса не отпускали Берту, требуя на бис опять и опять, но, в конце концов, софиты потухли, и клуб вновь наполнился сотрясательными треками. Часть ребят ломанулась качать исполнительницу, и Генрих, не сумев отбрыкаться, был увлечён общим потоком. Как ни крути, похвалы от близкого друга детства сейчас были ей дороже всего. За столиком остались лишь Каролина и Белов, по скромности своей предпочитавшие выразить восхищение позднее, когда уляжется всеобщая эйфория.
— Правда, они замечательно смотрятся вдвоём? — чтобы быть услышанной, девушке приходилось говорить в самое Сашино ухо, задевая его губами.
Окружённая поклонниками, с охапкой цветов, Берта, принимая поздравления с дебютом, невзначай приобняла стоявшего рядом Шварцкопфа за талию. Тот не подал вида, продолжая белозубо улыбаться окружающим, даже рук из карманов не вытащил, будто так и надо. Если бы Белов видел их впервые, решил бы, они так долго влюблены друг в друга, что успели привыкнуть и утомиться от своих чувств. И отчего бы им не встречаться? Фройляйн Гольдблат — завидная невеста, и Генрих для неё весьма подходящая партия.
— Есть такое дело, — согласился Саша, отворачиваясь от умилительного зрелища.
Сосредоточившись на собеседнице, он не усмотрел, как счастливый «Ромео» сигналил бармену, срочно требуя очередную порцию горячительного.
В беседах с Каролиной, достаточно смышлёной и не настолько настойчивой, как Шарлотта, Белов убил несколько часов. Люди приходили, выпивали, вваливались посреди темы, высказывались и исчезали. Проведать их заглянула и Берта. Удовлетворённо осмотрев расслабленного Сашу и полную надежд подругу, она приняла комплименты и предусмотрительно удалилась. Разноцветные пятна метались по потолку, расцвечивали колыхающуюся на танцплощадке толпу беспечной молодёжи. Порой среди извивающихся тел мелькал Шварцкопф и снова терялся из виду. Время перевалило за полночь, народ распалился, в частности Шарлотта. Покачиваясь на высоченных каблуках и не прекращая пританцовывать, она вернулась к столику за добычей.
— Алекс, — ультимативно прокричала она, — ты должен со мной потанцевать.
Снисходительно глядя на неё с дивана, Белов отрицательно замотал головой. Чего-чего, а вот для плясок он был не в кондиции. К алкоголю он относился сдержанно, и до состоянии кондиции ни разу не доходил. Лишённая комплексов Шарлотта не собиралась легко сдаваться. Плавно заизвивавшись, она решила соблазнить упрямого русского личным примером. Приоткрывшая от возмущения рот Каролина беспомощно созерцала импровизированный приватный танец подруги. При всех очевидных недостатках новой знакомой Саша почти поддался. Кто же не подвержен влиянию основных инстинктов, тем более, в пятницу в клубе в двадцать с хвостиком.
Вечеринку испортил Генрих, вынырнувший из ниоткуда и принявшийся яростно хлопать в ладоши. Не задумываясь особо, он извлёк сложенную купюру и попытался засунуть бумажку под бретельку платья Шарлотты. Отвесив нахалу смачную оплеуху, униженная девушка, спотыкаясь, ретировалась. Ещё более шокированная выходкой Шварцкопфа, чем использовавшей низкий приём подружкой-конкуренткой, Каролина побежала следом оказывать первую психологическую помощь. Тряся явно звенящей после удара головой, Генрих рухнул рядом с другом.
— Я сделал что-то не так?
Собиравшийся отчитать его за свинство Белов обнаружил совершенно стеклянный взгляд и придурковатую ухмылку.
— Ты пьян, — констатировал он.
— Пфффф, — Генрих бескостным мешком съехал по спинке, — ни капельки.
— Господи, когда ты успел так накидаться?
— Я в порядке, — упрямо твердил Шварцкопф, в доказательство предприняв попытку встать, но ноги уже не особенно верно служили своему хозяину.
Завалившись прямиком в Сашины объятья, он обдал его воистину драконьим дыханием. Поднеси спичку — полыхнёт, мама не горюй. Где-то у бара Генрих методично истреблял водку, не закусывая, по стопке за подход. — Ты лучше вот что скажи мне, ты не устал?
— К чему такой вопрос, — рассерженный Белов отпихнул от себя это омерзительное чудище.
— Если тебе осточертели Содом и Гоморра, — обличительный перст указал в направлении, в коем скрылись девушки, — я могу отвезти тебя домой. Правда, потом надо обернуться мне, я обещал подбросить Берту.
— Ты приехал на мотоцикле? — поразился Саша, невольно подпирая плечом не державшееся прямо тело.
— Нет, пешком пришёл, — передразнил Шварцкопф. — Короче, поехали отсюда, — решил он, с рывка вернувшись в вертикальное положение. — Пожалуйста.
Просьба прозвучала с отчётливой мольбой, отчасти прояснившей Саше мотивы спонтанного запоя.
— Хорошо, как скажешь, — оглядевшись в поисках своих вещей, согласился он. — Где байк?
— В переулке у чёрного входа, в тупичке, там надёжнее, — поведал Генрих.
— Я понял, иди вперёд, а я со всеми попрощаюсь.
Расспросив выловленные на ходу знакомые лица, Белов выяснил, что Берта отправилась подышать свежим воздухом. Кутаясь в шарф, она мерила шагами тротуар в сторонке от входа, тишком покуривая тонкую длинную сигарету. С ресниц свисали прозрачные капли, покрасневшие глаза влажно блестели.
— Там Генрих малость… — сильно смягчая, заговорил Саша, опасающийся ляпнуть лишнего.
— Я знаю, — закусив ноготь на большом пальце, отозвалась пианистка. — Я знаю, что он уже накачался, и в курсе, как обошёлся с Шарлоттой.
— Мне подумалось, будет лучше отвезти его домой.
— Правильно, — поддержала она, сглатывая остававшиеся невыплаканными слезы, — я уже сама собиралась попросить кого-нибудь спровадить его, пока он ещё чего не выкинул.
— Он утверждает, что должен был подвезти тебя.
— Не беспокойся, Алекс, — хмыкнула Берта, прикладываясь к сигарете. — Это далеко не первый раз, когда Генрих меня подводит. Я вызову такси.
Мигая фарой, из переулка выкатился байк Шварцкопфа и остановился в отдалении. Друзья детства долго всматривались друг в друга сквозь призрачную стену раздора. Особого удовольствия, находясь на линии огня, Белов не испытал.
— Очень жаль, вот так расставаться, — извиняясь и за себя, и за друга, подосадовал он.
— Ты тут абсолютно ни при чем, — по простоте душевной ошиблась Берта. — Ты замечательный.
— Нет, это ты просто чудо, — от чистого сердца сказал Саша. — Это был удивительный вечер, у тебя настоящий талант, и здорово, что ты движешься к мечте.
— Спасибо, — слабо улыбнулась она. — Большое спасибо.
— Ну что ж, в следующий раз, когда соберёшь стадион, — девушка, не удержавшись, рассмеялась, — не забудь оставить мне местечко.
— Обязательно. Осторожнее на дороге, и спокойной ночи.
Обиженный, что его заставили ждать, Генрих свирепо сопел в шлеме. Переводя взор с друга на Берту и обратно, он тревожился о содержании их беседы, и чего она могла наплести про него, одному Богу известно.
— И куда ты залез? — строго спросил Саша.
— У тебя нет прав, — пробормотал пьяный лихач, неохотно уступая место более трезвому водителю.
— Есть, — довел до сведения Белов. — Ну, в смысле не с собой, конечно. Поэтому мы поедем, по твоим представлениям, довольно медленно, чтобы ни у кого не появилось побуждения нас тормознуть. Ну и чтоб тебя не потерять, болван ты этакий.
Пока он наглухо, под горло, застегивал куртку для защиты от пронизывающего на скорости ветра, Генрих уткнулся ему между лопаток.
— Я люблю тебя, — пробормотал он отчаянно.
— Я тоже тебя люблю, — не растерялся Саша, — так люблю, что придушил на месте, если б за это не сажали.
Генрих, то ли устыдившись, то ли по иной причине, не стал больше ничего говорить. Захлопнув забрало, он прикрепился к Белову вторым увесистым рюкзаком. Мутило его в третий степени от выпитого, угрызений совести и езды по правилам с остановками на каждом проклятом светофоре. Ценой героических усилий, совладав с желудком, наизнанку он вывернулся лишь по прибытии домой. Согнувшись над клумбой, потерял остатки достоинства. Тактичный Белов не мешал Генриху в столь интимную минуту. Прекрасно ориентирующийся в гараже, он поставил железного коня в нужном углу, повесил ключи и зажёг булькающую лавовую лампу на хлипком столике у знакомого дивана.
— Да, да, — вползая с улицы, одобрил бледно-зелёный Шварцкопф. — Добро пожаловать, и чувствуй себя как дома, и все такое.
— Тебе нужна помощь? — опуская за ним ворота, спросил Белов.
— Нет, — гордо отказался Генрих, сразу споткнувшись на ровном бетоном полу.
Больше доверяя личным впечатлениям, Саша подхватил жертву русской водки и помог преодолеть «трудную» — целый лестничный пролёт — дорогу до спальни. Шуметь категорически воспрещалось, чтобы не разбудить герра Шварцкопфа и не нарваться на полуночные нравоучения.
— Спасибо, дальше я сам, — уверенно заявил благодарный друг по достижению цели.
Каким-то невероятным образом, не расстегивая, он стащил через голову рубашку. Затем изрядно развлёк Белова комичным сражением с заевшей молнией на ширинке. Попыхтев и несколько раз крепко выругавшись, Шварцкопф все же самостоятельно разделся до белья.
— Спать, — догадался Саша.
Неопределённо мотнув взлохмаченной головой, Генрих с блаженством растянулся на постели, не потрудившись её предварительно разобрать.
— Завалишься прямо так?
— Наплевать, — выдохнул он в подушку и тут же вырубился.
— Ну вот и отлично.
Собрав с пола скинутые вещи, Саша развесил их на спинке стула. Оставить, как было, и не вмешиваться, не позволяла внушённая отцом дисциплинированность. Бардак в комнате — бардак в мозгах, говаривал Белов-старший, поучая сына. Следуя такой логике, у Шварцкопфа в голове раскручивался и вихрился самый настоящий хаос. Стол скрывался под слоем тетрадей вперемешку с книгами, чертежами и какими-то журналами, дисками от игр без коробочек и коробочек без дисков. Длинная гирлянда из канцелярских скрепок, собранная от безделья, обвивала спот на гибком штативе. В расстановке книг на стеллаже не прослеживалось никакой системы, а на одной из полок лежал набор отвёрток. Каждая мелочь тут раскрывала кусочек жизни Генриха, воплощала его.
Удивительно похожий на свою покойную маму, чей портрет висел в кабинете инженера на видном месте, Шварцкопф был из тех счастливчиков, кому удалось в идеальной пропорции совместить в себе внешнюю форму и внутреннее содержание. Любовное томление Берты и других знакомых фройлян, с кокетливой нежностью обнимавших Генриха при встрече, Саше было вполне понятно. Малость взбалмошный, несомненно, избалованный в детстве, будучи единственный обожаемым ребёнком, Генрих оставался поразительно радушным и честным парнем. Вопреки предпосылкам не заносился, не кичился обеспеченностью и не гнался за призрачным престижем. Как тут не влюбиться.
Полистав оставленную раскрытой книжку об истории создания ядерного оружия, Саша решил остаться ночевать здесь. Ведь предложили же ему располагаться с максимальным удобством. Отчего-то он был совершенно уверен, что друг не станет сильно ругаться поутру, обнаружив его рядом. Если, вообще, придаст тому хоть какое-то значение. Как фокусник скатерть из-под сервиза, Белов выдернул из-под него одеяло, не особенно потревожив. Выстрел из «Катюши» не возымел бы действия на спящего. Чтобы не спровоцировать подозрений, Саша лег в футболке. Закинув руку под затылок, он прислушивался к размеренному дыханию Шварцкопфа, особенно громкому в темноте, и к самому себе. Вообще-то, он был рад, что они покинули клуб пораньше и не особенно опечалился приключившейся у Генриха с Бертой размолвкой. Он, скорее, огорчился от того, насколько они органичны как пара. Оделённый особым расположением Шварцкопфа Саша постепенно утверждал на него собственную монополию. Преследуя благую цель — организовать расхлябанный график Генриха, он без нажима давал ему советы, незаметно понуждая следовать собственному примеру, выискивал и беспощадно критиковал порочные замашки. Непонятно с чего заслуженный авторитет способствовал ему в перевоспитании немецкого товарища, и, ещё часто срываясь, тот медленно, но верно преображался. На радость отцу и заинтересованным лицам. Одна беда, в процессе становясь ещё более идеальным молодым человеком. Словно уловив, что думают о нем, Генрих неразборчиво пробурчал что-то сквозь сон. Вот уж он сам никогда не считал себя эталоном чего бы то ни было, а с появлением во всем образцового Александра осознал собственную слабовольность и частичную нравственную недостаточность. По инерции он тянулся за русским, тихо восхищаясь его самостоятельностью, сдержанностью, разносторонностью навыков, последовательностью — всем, чего недоставало в его натуре.
В общем-то, между друзьями все было вполне взаимно.
В питейном заведении иного сорта в противоположном районе Берлина одолевающую тоску заливал ещё один представитель рода Шварцкопф. Елозя локтями по липкой поверхности стола, он заплетающимся языком исповедовался малознакомому Оскару Папке. Неопрятной личности, курсирующей между полюбовницей в Германии и официальной женой где-то в Прибалтике. Без конкретного рода занятий Папке подрабатывал то тут, то там, регулярно посещая разве что кабак и неблагополучные квартирки, где смолили самокрутки и резались в картишки. Иногда продуваясь в чистую, Папке был вынужден подрабатывать собутыльником для любого, у кого было, на что купить выпивку, и кто нуждался в слушателе. Так он экономил на пропитании и коротал время вынужденного простоя за отсутствием работы. С Вилли он бухал уже третьи выходные, и нытье его начало просачиваться даже сквозь абсолютное безразличие чужого человека.
— Я как прокажённый всю свою грёбанную жизнь, — жаловался Вилли, заглядывая на дно кружки, — как гадкий утёнок среди хреновых лебедей. Конечно, ведь моя мать в их представлении наглая шлюха, стремившаяся развалить приличную семью. Никого не волнует, что она ничего не желала принимать от папаши, пока не поприжала нужда. Я всегда был против, чтобы она выходила замуж за этого сноба. Но она, дура, его любила. А мне, мне пришлось потом постоянно терпеть высокомерие Рудольфа. Знаешь, как он на меня смотрит?
— Как на ничтожество, — кивнул Папке, предугадывающий всякое следующее слово, ибо Шварцкопф зашёл уже, наверное, на пятый круг.
— Вот именно! — грохнул младший брат по столешнице. — А разобраться, чего он в сущности сам добился? Завел бизнес с хитрожопым евреем, который по-любому дурит его, осла доверчивого. Сыночка вырастил…
— Раздолбая, — поддакнул Оскар, прикуривая от спички, наплевав на запрещающий знак.
— Конченого. И этим он мне вечно тычет, мол, тоже заводи семью, рожай детей. Сдались мне сраные спиногрызы! Вилли не умеет управляться с деньгами. Вилли водится с дурной компанией, — пискляво передразнил он старшего братца. — Заявил мне, что я должен знать своё место. Мол, работа продавцом — мой естественный предел. И каждый раз, каждый раз, когда я прихожу к нему с нормальной многообещающей идей, он меня унижает.
— Может быть, он поступает так потому, что знает, дай тебе волю, ты его переплюнешь, — утешил Папке, похлопав страдальца по спине.
— Конечно, — предположительная зависть Рудольфа доставила пьяному Вилли непередаваемое удовольствие. С такого ракурса все препоны, выставляемые братом на пути к осуществлению его грандиозных планов, казались злонамеренной подлостью. — Конечно, он боится меня и вечно жаловался отцу, сочинял басни, и в конечном итоге тот ему поверил, старый болван.
— Да, ты говорил, лишил тебя наследства, — снял табачинку с оттопыренной нижней губы собутыльник.
— Было бы не так обидно, если бы просто лишил, — вздохнул Шварцкопф, подпирая щёку кулаком, — он поступил гораздо более жестоко. Он поставил между нами, — имелись в виду вожделенные средства, — моего братика, будь он не ладен.
Папке встал в стойку, заслышав свежие подробности, упущенные им ранее. Он-то полагал, Вилли заурядный неудачник, отчего-то уверенный, будто ему должны все, кто оказался немного предприимчивее и проворнее. Россказни об окружавшей его в юности роскоши казались сильно преувеличенными сказочками, какими изводят себя не сумевшие примириться с изменившимися жизненными обстоятельствами люди. Коих сам Папке, кстати, презирал до зубовного скрежета, вот у него не было даже и шанса куда-то пробиться. Родился и вырос в семье с достатком ниже среднего в рабочем районе. Ни в чём себя не нашёл, да и не особенно озадачивался поисками, жил как перекати-поле, сегодня тут, завтра там. Но никогда, видит Бог, никогда не жаловался. А у Вилли была семья, которая терпела его дурости и со своей стороны всячески стремилась оградить бунтующего обиженного отпрыска от их последствий. У него была стабильная зарплата, квартира, машина, медицинская страховка. Но ему все равно было этого не достаточно!
— То есть как это, — возненавидев Вилли ещё сильнее, раз он кроме прочего действительно потенциально богат, полюбопытствовал Папке, придвигаясь ближе.
— Только он решает, сколько и на что отстегнуть мне от моей доли. Как сраный банковский клерк! Помимо него я не могу распоряжаться своим деньгами.
Иметь, но не владеть, пыткой действительно было изощрённой, тут Папке, пожалуй, согласился бы.
— Уж я бы ими распорядился как должно. Но он не отдаёт их мне, понимаешь, не отдаёт. Что б он помер уже, наконец! — снова вернулся к преступным помыслам Вилли.
С того вечера, как мечта о скоропостижной смерти брата посетила его впервые, он её одинаково лелеял и гнал прочь. По здравому размышлению воплотить её не было никакой возможности, все-таки Вилли не был хладнокровным убийцей. Трус по натуре он представлял пышные похороны Рудольфа лишь на пике озлобленности. В повседневной рутине среди холодильников, стиралок и полусонных покупателей он не вспоминал о недавней решимости «заказать» родственника. На самом деле сочинял новую речь для старшего, призванную все ж таки сломить упрямое сопротивление. Но стоило ему переборщить с выпивкой, со дна снова поднималась чёрная муть.
— Он что сильно болеет?
— Увы, пыхтит трубкой как паровоз, но удручающе здоров.
— Тогда к чему ты клонишь? — хитро сощурился Папке.
Сообразив, что сморозил лишнего, Вилли угрюмо замолк. Но собеседник уже увидел личные выгоды и поспешно заказал ещё пару пива.
— Может быть, ты надумал грохнуть его? — напрямую спросил он, подливая пенного в бокал.
Разомлев от новой порции, Шварцкопф с хрустом размял шею.
— Будто это так просто, кого-то убрать, — проворчал он, совсем теряя бдительность и позволяя личной неудовлетворённости захлестнуть себя окончательно.
— Нет таких сайтов, приятель, где свободные мокрушники предлагают услуги с калькуляцией приблизительной стоимости. А начнёшь допытываться, чего доброго напорешься на подставного, и здравствуй, решётка, пока, миллионы.
— А что, ставка такова, что можно и грех на душу взять.
С силой растерев заросшие дневной щетиной щёки, Вили неуверенно пожал плечами.
— Может, и можно, да только пустое старание. Самому нельзя. Не смогу я, понимаешь. А, кроме того, что надо кого-то найти, потом еще и платить придется. Но я же гол как сокол.
Откусив заусениц на заскорузлом большом пальце, Папке счёл их встречу счастливой для них обоих.
— А сколько, по-твоему, стоит человеческая жизнь?
— Она вроде как бесценна, — хмыкнул Вилли, смаргивая пелену, застилавшую взор. Пора было выдвигаться домой, ловить такси.
— Да брось, — приобняв его за плечи, сказал Папке, — все в мире имеет свою цену. Размер твоего хвалёного наследства может потянуть такое?
— Ммммм, — на самом деле Шварцкопф никогда точно не знал, сколько ему собственно положено, его столь мелкие подробности не волновали. Сколько б ни было, все равно его. Но, сопоставляя то, что было ему известно о капитале покойного батюшки, Вилли рассчитывал на многое. — Думаю, да.
— Скажем тринадцать тысяч, — позагибав пальцы, произнёс Папке.
— Легко, — махнув рукой, Шварцкопф опрокинул ещё наполовину полную кружку. Разлившееся пиво закапало на пол.
— Хорошо, хорошо, — засуетился Папке, закидывая лужу салфетками.
— А ты что? — наконец, сориентировался Вилли. — Ты что же, хочешь…
Сделав жест, как будто застёгивает рот на молнию, его собеседник подсказал ему выбирать выражения.
— Я могу тебе помочь, — пока без особой уверенности заявил он. — Если, конечно, ты и вправду очень в моих услугах заинтересован.
— Как ты это сделаешь?
— Конечно, таким образом, чтобы никто на тебя не подумал. Можешь поверить, я даже не стану у тебя много выспрашивать, только несколько нюансов, остальное я спланирую сам, — деловито потёр ручонки Папке. — Главное, чтобы ты, — он сделал особое ударение в данном месте, — чтобы ты этого хотел.
Алкогольный туман поглотил все вопли разума, отрезав Вилли от действительности. Низкорослый мужичок в поношенном пальто с прокуренными зубами казался ему сейчас чуть ли не посланником бога справедливости.
— Я хочу, — сказал он, — но денег нет.
— Как это, — удивился Папке, — они есть у тебя, дружище, надо просто их получить. А я готов впрячься за честное слово.
— Не улавливаю.
— Я берусь прикончить твоего брата относительно безболезненного для него и насколько возможно безопасно в плане подозрений для тебя. Потом я свалю из города, навещу супружницу, скажем, или ещё где пересижу. Но я вернусь, и ты мне заплатишь тринадцать тысяч.
— А если я передумаю?
— Ты напишешь мне бумагу, своего рода расписку, где пообещаешь оплатить услугу по умерщвлению твоего родственника. Если ты откажешься, я отнесу её в полицию.
— Ага, щас, — погрозил ему пальцем Шварцкопф, — а потом полжизни будешь тянуть из меня жилы шантажом.
— Зачем бы мне оно? — обиделся Папке. — Впрочем, — отряхнув с колен крошки недавно съеденных гренок, дёрнул он плечом. — Мне что, больше всего надо что ли?
— Ручка есть? — тяжело дыша от возбуждения, спросил Вилли.
В незашторенное с вечера окно проникало солнце, упираясь жгучим лучом прямо Белову в лицо. Смахнуть его не вышло, и он проснулся. Часы, накануне убранные под подушку, сообщали ему, что уже неприлично позднее утро. Сев на кровати, он сладко потянулся, разгоняя кровь и остатки дремоты. Завернувшись ночью в одеяло, как в кокон, Генрих не рвался покидать сонное царство, а будить настолько сладко спящего было бы кощунством. Надев джинсы, Саша отправился умываться. В отличие от него солнечный свет ко всему относился без пристрастия. Настырный луч перепрыгнул на второго человека и припекал, пока и тот не был приведён в чувство. Мученически застонав, Шварцкопф сполна ощутил в черепушке всю тяжесть неминуемого наказания за излишества. Чугунная голова с трудом оторвалась от блаженной мягкости подушки. На автопилоте, почти не размыкая ресниц, он тоже отправился в ванную. Изучавший себя в зеркале над раковиной Белов увидел в отражении, как он, на ходу стянув трусы, закрылся в душевой кабине. Ни тебе доброе утро, ни привета. Завинтив кран, Саша убрался обратно в комнату ожидать, пока друг закончит с водными процедурами. И он едва не задремал опять, прежде чем тот, наконец, накупался. Обернув полотенце вокруг бёдер, Генрих направился к шкафу, отыскал чистое полотенце и кинул смущённому его откровенной раздетостью Белову.
— Тебе тоже стоит освежиться, — посоветовал он, придирчиво перебирая стопку одежды. — Если нужна зубная щётка…
— У меня есть с собой, спасибо, — протараторил Саша, разглядывая облака за окном.
— Класс, потому что я не представляю, где у нас лежат новые.
— Да все в норме. С твоего позволения.
Хлопнувшая дверь ванной комнаты отвлекла Генриха от геометрической абстракции, украшавшей выбранную в результате майку. С похмелья соображал он неповоротливо, и до него не сразу дошло, что Саша заночевал прямо в его постели. Наглость несусветная, конечно, но обдумать, как к свершившемуся факту относиться, он решил позднее. Или вообще никогда. Ни его сознание, ни тело постфактум и намёка на дискомфорт не испытывали.
По выходным в доме Шварцкопфов завтракали поздно, уважая право членов семьи выспаться после трудной недели. Еду для двух одиноких мужчин готовила фрау Дитмар, приходящая домохозяйка, поддерживающая чистоту и порядок. Милая женщина проживала через улицу и относилась к нанимателям как к родным.
— Доброе утро! — пожелала она спустившимся в столовую парням. — Саша, я не знала, что ты у нас гостишь!
— Извините, что не успел предупредить, — повинился Генрих.
— Ничего страшного, — фрау Дитмар всегда была оптимистично настроена, — я сейчас принесу ещё прибор. И алкозельцер.
— Вы просто прелесть, — возблагодарил Шварцкопф, потирая висок.
Пряный аромат табака предвосхитил герра инженера. При его появлении парни по-старомодному встали.
— Доброе утро! — если Рудольф и удивился, обнаружив за утреней трапезой Белова, то не подал вида. Он рад был принимать под своей крышей смышлёного юношу. Особенно, учитывая его усмирительное влияние на стихийный характер сына.
Вернувшаяся фрау Дитмар принесла поднос с посудой, горячим кофейником и стаканом с пузырящейся, тающей антипохмельной таблеткой. Недовольно пыхнув трубкой, старший Шварцкопф воздерживался от комментариев, пока они, собственно, ели, зато потом дал себе волю.
— Вижу, вчера на концерте было очень весело?
— Не особенно, — отозвался Генрих.
— Берта была просто великолепна, — перекрыл его Саша. — Слышали бы вы, как её принимали.
— Она большая умница, — согласился Рудольф. — Мы все ею очень гордимся.
— Просто отец всегда мечтал о дочке, а родился я.
— Возможно, с дочерью невзгод было бы меньше, — манера сына спорить и язвить раздражала привыкшего командовать Шварцкопфа. — Я только надеюсь, он ещё не заразил тебя своей безалаберностью.
— О, как же, я стараюсь, — протянул Генрих, пихнув Белова локтем.
— Не переживайте, — убеждённо ответил Саша, наступив другу на ногу под столом, — у меня иммунитет.
— Слава Богу, — возрадовался инженер. — И, я так понимаю, Берту ты вчера домой не отвез?
— Нет, она предпочла вернуться на такси, — уклончиво ответил сын.
Почему-то явная попытка спустить тему на тормозах породила в главе семейства близкие к истине подозрения.
— Ты опять натворил что-нибудь?
— Ой, всё, — возвёл очи Генрих, хватаясь за чашку с кофе, — я, пожалуй, закончу завтрак в другом месте.
— Они опять поругались? — сокрушённо обратился к Белову Рудольф, когда сын позорным образом смылся в гараж к единственному своему возлюбленному — Цюндапу.
— Возможно, он был немного не сдержан, — попытался объяснить Саша. — Перебрал коктейлей и бузил.
— Ты привёз его?
— Да, доставил вместе с мотоциклом, герр Шварцкопф.
— Спасибо, Саша, ты так много времени ему уделяешь, что мне даже неловко. Если он будет донимать тебя своими выходками слишком сильно…
— Все в порядке, — улыбнулся Белов, разделяя тревоги за легкомысленного друга. — Мне вовсе не в тягость. И если вы не против, — он отодвинулся вместе со стулом, но не встал, ожидая разрешения.
— Да, конечно, иди за ним, а то ещё он решит, что ты мой тайный осведомитель.
Поблагодарив фрау Дитмар, Саша отправился прояснять ситуацию с Генрихом. Постукивая мундштуком по зубам, Рудольф впал в сумрачную задумчивость.
— Не надо беспокоиться, — приободрила собиравшая тарелки домохозяйка, — молодо-зелено. Им свойственно ругаться и мириться.
Сняв очки, Шварцкопф- старший небрежно швырнул их на скатерть.
— Дело не в молодежи, — признался он верной своей помощнице и давнему другу, — в конце концов, Генрих сам должен разбираться в любовных своих делах. Лишь бы учился и не свернул себе шею, а кого он выберет, второй вопрос. Он мальчик чуткий с дурным человеком не свяжется, это я знаю.
— А что же тогда тебя гложет?
— Вилли, фрау Дитмар.
— Вот ещё, — фыркнула она пренебрежительно, — нашёл по кому убиваться.
— Он не объявляется уже который день.
— Потерпи, ещё приедет поскандалить.
— Я все думаю, что был чересчур резок с ним, — поделился Рудольф, действительно размышлявший о брате время от времени. — Ведь он же не просто требует денег, а хочет вложить их в дело.
— Однажды он уже пробовал, — скептически высказалась она.
— Всякое бывает. Может быть, мне стоило просто помочь ему. Как-то посодействовать, проконтролировать на первом этапе.
— Он посчитает, ты опять хочешь его подавить, — вполне резонно предположила фрау Дитмар.
— Это несомненно, — кивнул он.
Добрая женщина прекрасно знала, что за внешней строгой чопорностью Рудольф скрывает подлинную гуманность, способную оправдать многое. Как не был порой он холоден с Вилли, случись нужда, первым кинулся б выручать нерадивого брата. После смерти любимой жены он стал более трепетно относиться к семейным связям. Ведь у него не осталось никого из близких, кроме сына и брата. Опустив обратно подхваченный было поднос, она утешительно сжала его плечо.
— С другой стороны, — сказала она, — ты же ни разу не предлагал ему, верно.
Насупленный Генрих играл маленьким упругим мячом, швыряя его об стену. Планируя потом вернуться в общежитие, Саша забрал рюкзак из его комнаты, прежде чем прийти в гараж. Посмотрев немного, как ловко, вероятно натренированный часами бессмысленных упражнений, друг снова и снова ловит мячик, он пошёл напролом.
— Так все ж таки, зачем ты обидел Берту? Для нее это был такой знаковый день, а ты…
Сжав перехваченный мяч в кулаке, Шварцкопф опять начал обкусывать губы.
— Для неё будет лучше считать меня негодяем, — сказал он.
— Но почему? — удивился Белов.
— Тогда, возможно, она подыщет кого-нибудь, кто не станет доводить её до истерики.
— Так ты что же нарочно ведёшь себя как свинья?
— Подумай сам, — объяснил Генрих, снова начиная монотонно стучать в стену. — С её талантом, её целеустремлённостью года через полтора о ней заговорит вся Германия. А если повезёт с продюсером — весь мир. Съёмки, выступления, полчища фанатов, уязвимая частная жизнь. Она переедет в Америку, получит какую-нибудь музыкальную премию.
— Боишься померкнуть на её фоне?
Раздражённо цыкнув, Шварцкопф сполна выразил своё отношение к тем, кто мнил его самовлюблённым павлином.
— Нет, я никогда с ней не конкурировал. Я люблю Берту и считаю, что она, правда, заслуживает славу и признание.
— Так что же тебе в ней не нравится? — Белов словно накручивал верёвку на барабан, вытягивая ведро со дна глубокого колодца. В надежде достать правду.
— Есть большая разница между симпатична, нравится и люблю, — неожиданно мудро изрёк Генрих.
— Ты же только что сказал, что любишь её.
— Да, — капитулируя, посмотрел он на дотошного друга, — я люблю её. Но не так, как она хочет, чтобы я её любил.
Совершенно внезапно Саша испытал прилив необъяснимого стыдного счастья. Он даже одёрнул себя, воскресив в памяти заплаканную красивую Берту, дышащую дымом и неразделённой любовью.
— Скажи ей об это прямо, — посоветовал он из практических соображений. — Или не хочется брать ответственность?
— А чем тебе мой метод не угодил?
— Потому что не понятно, кто сдастся первым: твоя печень или Берта.
Генрих слабо усмехнулся такой заботе о его бренном организме.
— Или, может, ты сомневаешься?
Друг ненадолго задумался, даже не стал ловить мячик, и он укатился под машину герра Шварцкопфа.
— Может быть, — сглотнул он. — Как там, в вашей русской пословице про птиц?
— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — перевёл на немецкий Белов.
— Точно, у нас говорят о воробьях и голубях.
Берта явно была ярче воробья.
— С тобой все ясно, — подвёл итог Саша. — Но, по-моему, это не особенно честно по отношению к ней. Ты и хочешь её отпустить, и не отпускаешь. Определись.
— Как-нибудь разберусь, — успокоил Генрих, и поскольку препарирование его романтических затруднений порядком ему осточертело, он неуклюже, но сменил тему. — Кстати, а как твои успехи? Взял телефон у Каролины? По-моему, она на тебя всерьёз запала.
— Нет, не успел, кого-то надо было срочно эвакуировать, — без особого огорчения сказал Белов.
— Могу достать, — предложил друг.
— Не нужно, — твёрдо решил Саша.
— Что так?
— Она не в моем вкусе, — запуская подъёмный механизм ворот, расплывчато заявил он. — Мне блондинки нравятся.
— Ха! — хлопнул себя по колену Генрих. — Они же глупые.
— О, да, — согласился он с многозначительной улыбкой. — Подчас так совсем. Пока.
— Бывай, — проводил, нырнувшего под поднятые на треть ворота друга Генрих — Ты у нас очень рыжий, ага — проворчал он пустоте.
Для сотрудников VDI выходные закончились как минимум до дня Х — дня выборов. Но в субботу и в воскресенье партийцы трудились в режиме лайт с удалёнок. Неизвестно, из садистских ли побуждений или просто из вредности Гейдрих затеял совещание, обожаемую им форму самоутверждения, именно в субботу, причем спозаранку. Перед собравшимися он начал толкать речь о том, как важно именно сейчас не расслабляться и не потакать позывам усталости.
— Потому что мы буквально на финишной прямой, — в самый разгар мотивационных разглагольствований его прервал опоздавший к началу Шелленберг. Он невольно перетянул на себя все внимание, так как многие успели если не похоронить его, то исключить из партийных списков. Самоволка помощника успела обрасти самыми разными домыслами, вплоть до слухов о предательстве и перебежке под знамёна ABR. Но вот он, наконец, вернулся, так же внезапно, как и исчез, по-прежнему подобающе одетый и при партийном значке. В безмолвии, воцарившемся в помещении, каждый произведённый им звук громыхал — от шуршания пиджака до скрипа выдвинутого стула. Пока он устраивался в самом конце длинного стола, лидер выдерживал красноречивую паузу.
— Нам остался последний рывок, — закончил предложение Райнхард, когда Вальтер, наконец, перестал шевелиться и обратился в слух.
С прежней бодро-торжественной интонацией он обрисовал круг задач на ближайшую неделю и свое видение последних массированных ударов по умам избирателей. Насытившись за сорок минут чужим преклонением и повиновением, он всех распустил.
— Вам уже лучше? — спросил кто-то помощника, не последовавшего общему примеру и оставшегося сидеть. — Мы слышали, вы приболели. Как вы себя чувствуете?
— Терпимо, — официозно поведал Шелленберг.
— Я рад тебя видеть, — сказал Гейдрих, стоило последнему из сотрудников выйти. — Но мне казалось, ты продержишься дольше.
Вальтеру тоже так казалось, пока он не взвыл от собственной инертности. Он жил один, да и не ясно, проживал ли он в своей квартире или изредка там появлялся. Трудоголизм коллеги давно поставили ему в качестве диагноза, добавляя неизменно, что однажды он его погубит. Расписание помощника всегда было очень плотным, и, получив прорву свободного времени, он не знал, куда тратить часы и целые дни. Прежде они заполнялись Максимом, но с ним он поссорился той же злополучной ночью. То ли опасаясь, что Райнхард кинется в погоню, то ли просто в поисках понимания, он поехал к Исаеву. Его на месте не оказалось, и Шелленберг одинокого слонялся по округе, пока вернувшийся с дипломатического приёма Максим не забрал его с улицы, словно побитую собаку. Разгневанный покушением на драгоценную свою персону Вальтер кричал и поносил Гейдриха на чём стоит свет и в аффекте совершил ужасную ошибку. Подчиняя все принципу «разделяй и властвуй», он как-то позабыл поведать любимому человеку о тонкостях взаимоотношений с партийным лидером.
— Ты с ним спишь? — переспросил тот ровным бесцветным голосом.
— Нет, уже нет, это было давно.
Он всерьёз надеялся отделаться общими фразами, хотя должен был кинуться в витиеватые пояснения о том, что всё с Гейдрихом закончилось сразу после их встречи, и что их странная связь — сущее недоразумение, и всякие иллюзии Вальтер перестал питать после рождения третьего отпрыска Райнхарда, придя к выводу, что его просто используют как отдушину на стороне. Может, тогда и прокатило бы, виноватый всегда оправдывается красноречиво и пространно. Но Шелленберг виноватым себя не считал. Слово за слово, и они с Максимом дошли в споре до абсурдных обиняков, и Исаев со свойственной ему категоричностью поставил ультиматум: ехать с ним в Россию или оставить его в покое. В конечном итоге, дабы сохранить статус кво, Вальтер снова сбежал. С тех пор они не обменялись и буквой в переписке.
Загнанный в тупик Шелленберг высиживал в четырёх стенах, пытаясь определить, что же ему важнее. И в конечном итоге, подчиняясь привычке, он проснулся утром, собрал ноутбук и приволокся в штаб. Здесь у него были влияние, авторитет и перспективы, хотя он понимал, что позорно сдаётся.
— На самом деле, — Гейдрих принял капитуляцию помощника и, вполне насладившись своим превосходством, решил сменить кнут на пряник, — я должен извиниться.
Перевернув стул, он оседлал его и, балансируя на передних ножках, наклонился к угрюмо молчавшему Вальтеру.
— Пожалуй, я был малость груб, — признал он вполне искренне.
Щека Шелленберга нервно дёрнулась.
— Ну, хорошо, — торопливо поправился Райнхард, — я вел себя, как последний козёл. Но ты тоже виноват, знаешь меня, а бесишь. И ведь я же не против. Подумаешь, захотелось тебе славянской экзотики, ну, так и сказал бы. Придумали бы, как использовать это. Свой человек в посольстве никогда лишним не будет. А ты вместо этого шифроваться стал, как я должен был отреагировать?
— Ты пойми, Вальтер, — вздохнул лидер партии, заметив, что тот намеренно сдерживается, крепко сжимая кулаки, — это все глупости, капризы. Сегодня этот русский есть, завтра нет, а партия будет всегда. И организация даст тебе в разы больше, она уже окупается. Знаешь, кто ищет со мной встречи? — интригующе понизил голос Гейдрих. — Ты будешь не на шутку удивлен. Нас признали, а мы ещё даже не в Бундестаге — значит, понимают, рано или поздно мы там окажемся. Так что кончай заниматься ерундой. Пора, пора сделать выбор, Вальтер. Принять окончательное решение.
— Кто придумал этот дебильный слоган? — раскритиковал Шелленберг.
— По-моему, весьма недурно, — вступился за «решение» Гейдрих.
— Его напишут на твоем позорном столбе, если ты совершишь ошибку, — предвидел Вальтер, знавший манеру разочарованной толпы обращать против политиков их собственные лозунги.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — сухо процитировал лидер, притомившийся уговаривать. — Никто тебя никак не ограничивает, хочешь развлекаться, чёрт знает с кем — развлекайся, хочешь нас покинуть — путь открыт. Незаменимых не бывает, ты помнишь. Но если тебе интересно моё мнение, — то есть, как надлежало ему поступить, — жениться тебе надо, мозги на место встанут. Не дело тебе холостым болтаться, люди любят судачить, а ты личность скрытная, провоцируешь домыслы. Да, и для политика приличней иметь семью и детей — это внушает доверие.
Все ради победы, все ради имиджа. Вальтер горько усмехнулся. Наверняка у фрау Гейдрих имелась на примете подходящая подруга.
— А когда я женюсь, — на всякий спросил он, — мы все равно будем трахаться?
— Разве брак помеха крепкой мужской дружбе? — сказал Гейдрих. — Ты услышал меня, Вальтер?
— Да, очень отчётливо.
— Вот и славно, — потянувшись, Райнхард с силой помассировал Шелленбергу плечи, несколько раз провоцируя покривиться от боли. — Мне хочется надеяться, к этой неприятной теме мы больше никогда не вернёмся.
Комиссар Штейнглиц снова отличился, не пойдя на поводу у очевидных улик, проявил твёрдость и спас невиновного от скамьи подсудимых. Он лично арестовал настоящего убийцу и расколол на первом же допросе. Коллеги хлопали его по спине и плечам за то, что не прогнулся под прессом прокуратуры и утёр им там нос. Берлинская полиция работает профессионально, и нечего её поучать. Сам Аксель пребывал в приподнятом настроении и возвратился за рабочий стол с чувством выполненного долга. Радуясь завершению долгого нудного расследования, он набирал хвастливое сообщение Дитриху, где иносказательно, через колкости и сарказм, благодарил детектива за подсказку. Но одёрнул себя, вспомнив, что не планировал восстанавливать контакты с Оскаром. Покрутив телефон в пальцах, он все-таки его отложил в сторонку, пододвинув к себе папку с новым делом.
Кабы не было войны... Часть 5.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047931.htm
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Ezhen ; ~Ахэ~
Фандом: «Щит и Меч» роман В. Кожевникова, «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семёнова
Категория: слэш, гет
Жанр: модернAU, романтика, songfic, эксперимент, юмор, драма,
Рейтинг: PG — 16
Пэйринги: Александр Белов/Генрих Шварцкопф, Аксель Штейнглиц/Оскар фон Дитрих, Максим Исаев/Вальтер Шелленберг, Алексей Зубов/Бригитта Вейтлинг и другие побочные.
Персонажи: все кого затянуло под винт.
Саммари: Кабы не было войны... И кабы родились персонажи произведения Кожевникова в наше время, всё для них могло сложиться совсем иначе. Но вне зависимости от исторической эпохи Судьбу человека определяет его личный выбор. Любовь или карьера, потакание общественному мнению или собственное счастье, ненависть или прощение, соучастие злому умыслу или маленький подвиг — каждый решает сам. Но именно правильность избранного пути определяет, каким будет Будущее.
Предупреждение: 1. История базируется на допущении, что все упомянутые персонажи (в том числе реальные исторические личности) родились в иное время, не участвовали во ВМВ и, соответственно, никогда не были нацистами; 2. Работа не преследует цели оправдать, действие или поступки кого-либо то ни было, или умалить чьи-либо заслуги. Автор достаточно отлично знает данный период истории. И вступать в пустые, не конструктивные перепалки Автор не собирается. 3. Это художественная выдумка и не преследует никакой иной цели, кроме как показать, что война приносит лишь боль и несчастья, в то время как мир и любовь делает людей лучше и приносит радость. 4. OOC персонажей логично в условиях данного эксперемента.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: Посвящаю всем тем, кто помог родиться этой истории на свет, Ezhen, Ахэ и Лунарику и всем кто поддержал, внёс вклад и вообще терпел Автора пока он писал это как бешеный писец забив на работу, сон, еду! Спасибо, что вместе со мной до последнего не отступались от задумки!
Кабы не было войны...Часть 1.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047746.htm
Кабы не было войны... Часть 2.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047813.htm
Кабы не было войны... Часть 3.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047850.htm
Кабы не было войны... Часть 4.
Удобнее перехватив стопку книг, Белов не без труда нашарил по карманам ключ от комнаты. Но не успел он провернуть его в замке, дверь распахнулась навстречу, и не отскочи он, выронив книги, заработал бы по лбу.
— Прости, пожалуйста, — нырнул подбирать пособия смущённый Густав.
— Если я тебя чем-то обидел, так и скажи.
— Да нет, я вовсе не нарочно, — загундосил сосед, избегая смотреть Белову в глаза. — Я услышал, что кто-то идёт.
— Спасибо, что вышел навстречу, — по новой уложив книги, Саша устремился внутрь, но Густав заградил ему путь. Уши его пунцово пульсировали.
— Тут такое дело… — промямлил робкий толстячок.
— Ты что-то натворил с моими вещами? — устало приступил к полемике Белов, у которого были весьма конкретные планы на пятничный вечер. Например, разобраться с лабораторными, чтобы высвободить себе выходные.
— Нет.
— С вещами Курта?
— Нет. Ко мне Инга приехала.
— Кто?!
Упомянутая барышня немедленно появилась на пороге собственной внушительной персоной. Румяная и щекастая, она напоминала типичную баварскую разносчицу пива.
— Привет, — сказала она гулко.
— Привет, — автоматически кивнул глубоко впечатлённый Саша.
— Я же сказал, сейчас вернусь, — оттеснив обратно, Густав спрятал её за дверью. — Короче, Алекс, войди в положение, переночуй сегодня где-нибудь, а?
— Ты с ума сошёл?! — опешил Белов.
— Да пойми ж ты, Инга живёт в другом городе и приезжает ко мне всего лишь раз в два месяца.
— Я за вас очень рад, но…
— Тебе трудно, что ли? — насупился Густав.
— А как же Курт?
— Он сказал, что тоже заночует у подружки.
— Класс, Густав, у меня-то подружки нет.
Сосед молитвенно сложил ладони и состроил щенячьи глазки. Чертыхнувшись, Белов проклял всех амуров на свете. Заодно с женщинами.
— Ну ладно, — сдался он, ведь ожидающая девушка — это святое. — На, книги забери, бросишь на мой стол.
— Ты человечище, Алекс, — с радостью перенял у него ношу Густав. — Ещё чего нужно?
— Зубную щётку, если можно, — съязвил Саша и мгновением позже получил требуемое.
— Человечище! — потряс его за плечи Густав и упорхнул в объятья к невесте.
Откровенно говоря, Белов ощущал себя не благодетелем, а идиотом, набирая Генриху за неимением иных вариантов перекантоваться. Трубку друг не взял, но перезвонил раньше, чем Саша успел набрать слово «хостел» в поисковике.
— Рейн слушает!
Забава с паролем и отзывом неизвестно с какой стати прижилась в повседневном общении, и друзья нет-нет к ней возвращались.
— А вот Волга совсем тебя не слышит, — пожаловался Саша, потому как с трудом разобрал сказанное из-за ритмичного «туц-туц» на заднем фоне.
— Подожди-ка, — ненадолго все звуки в динамике стихли, пока прижимая телефон к груди, Генрих перемещался в более располагающее к разговору место. — Да, вот теперь журчи.
— Пустишь переночевать в гараже? — сразу перешёл к сути Белов.
— А что, общага погорела, или тебя выселили?
— Ни то, ни другое — к соседу приехала зазноба из провинции.
— Какой счастливчик! Не вопрос, дружище, только я сам не скоро буду дома. Ты же помнишь, у Берты сегодня концерт.
У бизнес-партнёра Рудольфа Шварцкопфа, господина Гольдблата, была дочь Берта, училась она в консерватории по классу фортепиано и, как часто бывает с творческими людьми, мечтала стать знаменитой. На досуге она пописывала песни и, пользуясь безмерной любовью родителей и семейным бюджетом, записывалась в профессиональной студии и раскручивалась посредством YouTuba. У неё уже имелась маленькая армия фанатов, и специально для них и близких друзей Берта устроила презентацию первого полноценного альбома. Сашу тоже позвали, но, рассудив здраво, он предпочёл вежливо отказаться и позаниматься. Видимо, у провидения на тот вечер были иные планы.
— Кажется, это намёк, — вздохнул Белов, силясь припомнить название заведения, где планировалось мероприятие.
— Ага, — непонятно чему возрадовался Шварцкопф, — бери ноги в руки и дуй в «Валли».
К входу в клуб выстроилась длинная очередь: желающих пропускали по приглашениям и билетам. Выскочив из-за необъятной спины контролёра на фейсконтроле, Генрих протащил Белова контрабандой, размахивая пластиковой карточкой с тремя магическими буквами «VIP».
— При всём уважении… — потешался он над важностью собственной персоны. — Но Берта иногда пафосна до нелепости!
Из-за тесного и длительного сотрудничества родителей Генрих с ней вместе вырос, и в подростковом возрасте, посещая одну школу, они почти не расставались. С годами разность увлечений и мировоззрения неизбежно их разделила, но дружба не угасла.
— Смотрите, кто явился!
Миновав обречённый на толкучку танцпол, Шварцкопф привел друга в приватную зону, откуда открывался прекрасный вид на сцену. В чёрном ушастом котелке, кривя ярко алые губы, Берта восседала среди подружек и приятелей, почти как совсем взошедшая звезда. Манерно подняв руку, она едва-едва шевельнула пальцами.
— Кто-то уверял, что у него по горло ужасно важных дел, — холодно напомнила она Белову.
— Я понял, что буду жалеть до скончания дней своих, если пропущу такое событие! — схватившись за сердце, слукавил Саша, лишь бы угодить хозяйке бала.
— Не цепляйся к нему, — обойдя изогнутый подковой диван, Генрих облокотился на спинку и сдвинул шляпку ей на глаза.
— Ладно, уговорили, — пискнула Берта, отложив в сторонку наигранный высокомерный тон и превращаясь в себя настоящую — добродушную, помешанную на своём призвании музыкантшу. — Позвольте рекомендовать, — торжественно сказала она остальным, поправляя сбившиеся локоны. — Наш общий русский друг — Александр Белов.
Покончив с политесом, девушка подскочила с подушек и в отместку совершенно фривольным образом взъерошила Генриху светлую чёлку. Немедленно отшатнувшись, тот растопыренной пятернёй взялся ревностно укладывать её обратно. Стрижка Шварцкопфа считалась священно неприкосновенной.
— Требую любить и жаловать, — нервно добавил он к короткому Сашиному представлению. — Кто-нибудь хочет выпить?
Собрав заказы, умчался, предоставив другу адаптироваться в неизведанном коллективе самостоятельно. Впрочем, две знакомые Берты, назвавшиеся Каролиной и Шарлоттой, сразу взяли его в оборот, атаковав с обоих флангов. Выспрашивали типичные банальности о Москве и устрашающем Европу русском президенте. Видимо, они из всей честной компании пребывали в самом активном поиске. У Саши же не было ничего противопоставить им, так как Берта во всеуслышание сообщила собравшимся о его свободном статусе.
— Как тебе живётся в Берлине? — интересовалась большеглазая Каролина.
— Я тут уже как дома, — после попадания в полицейский участок за опосредованное участие в политической междоусобице, он всерьёз считал себя без пяти минут почётным немцем.
Извинившись перед гостями, Берта отбыла готовиться к выступлению. Стоило ей скрыться в служебных помещениях, разом нарисовался Генрих в сопровождении официанта с нагруженным коктейлями и пивными бутылками подносом.
— Кого-то только за смертью, — откомментировал кто-то, пока посуду сгружали на стол.
Не покосившись даже в сторону ропщущих, Шварцкопф выхватил два стакана и бесцеремонно плюхнулся между Каролиной и Сашей, тем самым разжав давящие друга тиски.
— Жив ещё? — подав Белову напиток, полушуткой справился он. — Ты смотри, будь осторожнее, не маши особо перед ними руками, а то ведь укусят.
— Могу попробовать, — качнув тяжёлыми блестючими серёжками, зовуще облизнулась Шарлотта.
Парни и вправду замерли, опасаясь ненароком спровоцировать хищницу. Хорошо, ослепительный луч прошил клуб насквозь, привлекая внимание к роялю и разминавшей над клавишами пальцы Берте. Надо отдать ей должное, чистый и сильный голос завораживал, и мелодия, извлекаемая из её инструмента, была сложна и одухотворена не в пример многим современным популярным образцам. Зрители внимали ей, затаив дыхание, бурно аплодируя между песнями. Смущённая и довольная реакцией зала, Берта лучилась изнутри, посылая воздушные поцелуи, в её искренность нельзя было не влюбиться, хотя бы пока она пела о превратностях неразделённой любви. Во всём помещении один только Генрих остался глух и замкнут в себе. Хмуря брови, он покусывал губы, терзаемый скрытым душевным смятением. Но стоило ему заметить, что Саша наблюдает за ним, он весело осклабился.
После концерта фанаты ещё с полчаса не отпускали Берту, требуя на бис опять и опять, но, в конце концов, софиты потухли, и клуб вновь наполнился сотрясательными треками. Часть ребят ломанулась качать исполнительницу, и Генрих, не сумев отбрыкаться, был увлечён общим потоком. Как ни крути, похвалы от близкого друга детства сейчас были ей дороже всего. За столиком остались лишь Каролина и Белов, по скромности своей предпочитавшие выразить восхищение позднее, когда уляжется всеобщая эйфория.
— Правда, они замечательно смотрятся вдвоём? — чтобы быть услышанной, девушке приходилось говорить в самое Сашино ухо, задевая его губами.
Окружённая поклонниками, с охапкой цветов, Берта, принимая поздравления с дебютом, невзначай приобняла стоявшего рядом Шварцкопфа за талию. Тот не подал вида, продолжая белозубо улыбаться окружающим, даже рук из карманов не вытащил, будто так и надо. Если бы Белов видел их впервые, решил бы, они так долго влюблены друг в друга, что успели привыкнуть и утомиться от своих чувств. И отчего бы им не встречаться? Фройляйн Гольдблат — завидная невеста, и Генрих для неё весьма подходящая партия.
— Есть такое дело, — согласился Саша, отворачиваясь от умилительного зрелища.
Сосредоточившись на собеседнице, он не усмотрел, как счастливый «Ромео» сигналил бармену, срочно требуя очередную порцию горячительного.
В беседах с Каролиной, достаточно смышлёной и не настолько настойчивой, как Шарлотта, Белов убил несколько часов. Люди приходили, выпивали, вваливались посреди темы, высказывались и исчезали. Проведать их заглянула и Берта. Удовлетворённо осмотрев расслабленного Сашу и полную надежд подругу, она приняла комплименты и предусмотрительно удалилась. Разноцветные пятна метались по потолку, расцвечивали колыхающуюся на танцплощадке толпу беспечной молодёжи. Порой среди извивающихся тел мелькал Шварцкопф и снова терялся из виду. Время перевалило за полночь, народ распалился, в частности Шарлотта. Покачиваясь на высоченных каблуках и не прекращая пританцовывать, она вернулась к столику за добычей.
— Алекс, — ультимативно прокричала она, — ты должен со мной потанцевать.
Снисходительно глядя на неё с дивана, Белов отрицательно замотал головой. Чего-чего, а вот для плясок он был не в кондиции. К алкоголю он относился сдержанно, и до состоянии кондиции ни разу не доходил. Лишённая комплексов Шарлотта не собиралась легко сдаваться. Плавно заизвивавшись, она решила соблазнить упрямого русского личным примером. Приоткрывшая от возмущения рот Каролина беспомощно созерцала импровизированный приватный танец подруги. При всех очевидных недостатках новой знакомой Саша почти поддался. Кто же не подвержен влиянию основных инстинктов, тем более, в пятницу в клубе в двадцать с хвостиком.
Вечеринку испортил Генрих, вынырнувший из ниоткуда и принявшийся яростно хлопать в ладоши. Не задумываясь особо, он извлёк сложенную купюру и попытался засунуть бумажку под бретельку платья Шарлотты. Отвесив нахалу смачную оплеуху, униженная девушка, спотыкаясь, ретировалась. Ещё более шокированная выходкой Шварцкопфа, чем использовавшей низкий приём подружкой-конкуренткой, Каролина побежала следом оказывать первую психологическую помощь. Тряся явно звенящей после удара головой, Генрих рухнул рядом с другом.
— Я сделал что-то не так?
Собиравшийся отчитать его за свинство Белов обнаружил совершенно стеклянный взгляд и придурковатую ухмылку.
— Ты пьян, — констатировал он.
— Пфффф, — Генрих бескостным мешком съехал по спинке, — ни капельки.
— Господи, когда ты успел так накидаться?
— Я в порядке, — упрямо твердил Шварцкопф, в доказательство предприняв попытку встать, но ноги уже не особенно верно служили своему хозяину.
Завалившись прямиком в Сашины объятья, он обдал его воистину драконьим дыханием. Поднеси спичку — полыхнёт, мама не горюй. Где-то у бара Генрих методично истреблял водку, не закусывая, по стопке за подход. — Ты лучше вот что скажи мне, ты не устал?
— К чему такой вопрос, — рассерженный Белов отпихнул от себя это омерзительное чудище.
— Если тебе осточертели Содом и Гоморра, — обличительный перст указал в направлении, в коем скрылись девушки, — я могу отвезти тебя домой. Правда, потом надо обернуться мне, я обещал подбросить Берту.
— Ты приехал на мотоцикле? — поразился Саша, невольно подпирая плечом не державшееся прямо тело.
— Нет, пешком пришёл, — передразнил Шварцкопф. — Короче, поехали отсюда, — решил он, с рывка вернувшись в вертикальное положение. — Пожалуйста.
Просьба прозвучала с отчётливой мольбой, отчасти прояснившей Саше мотивы спонтанного запоя.
— Хорошо, как скажешь, — оглядевшись в поисках своих вещей, согласился он. — Где байк?
— В переулке у чёрного входа, в тупичке, там надёжнее, — поведал Генрих.
— Я понял, иди вперёд, а я со всеми попрощаюсь.
Расспросив выловленные на ходу знакомые лица, Белов выяснил, что Берта отправилась подышать свежим воздухом. Кутаясь в шарф, она мерила шагами тротуар в сторонке от входа, тишком покуривая тонкую длинную сигарету. С ресниц свисали прозрачные капли, покрасневшие глаза влажно блестели.
— Там Генрих малость… — сильно смягчая, заговорил Саша, опасающийся ляпнуть лишнего.
— Я знаю, — закусив ноготь на большом пальце, отозвалась пианистка. — Я знаю, что он уже накачался, и в курсе, как обошёлся с Шарлоттой.
— Мне подумалось, будет лучше отвезти его домой.
— Правильно, — поддержала она, сглатывая остававшиеся невыплаканными слезы, — я уже сама собиралась попросить кого-нибудь спровадить его, пока он ещё чего не выкинул.
— Он утверждает, что должен был подвезти тебя.
— Не беспокойся, Алекс, — хмыкнула Берта, прикладываясь к сигарете. — Это далеко не первый раз, когда Генрих меня подводит. Я вызову такси.
Мигая фарой, из переулка выкатился байк Шварцкопфа и остановился в отдалении. Друзья детства долго всматривались друг в друга сквозь призрачную стену раздора. Особого удовольствия, находясь на линии огня, Белов не испытал.
— Очень жаль, вот так расставаться, — извиняясь и за себя, и за друга, подосадовал он.
— Ты тут абсолютно ни при чем, — по простоте душевной ошиблась Берта. — Ты замечательный.
— Нет, это ты просто чудо, — от чистого сердца сказал Саша. — Это был удивительный вечер, у тебя настоящий талант, и здорово, что ты движешься к мечте.
— Спасибо, — слабо улыбнулась она. — Большое спасибо.
— Ну что ж, в следующий раз, когда соберёшь стадион, — девушка, не удержавшись, рассмеялась, — не забудь оставить мне местечко.
— Обязательно. Осторожнее на дороге, и спокойной ночи.
Обиженный, что его заставили ждать, Генрих свирепо сопел в шлеме. Переводя взор с друга на Берту и обратно, он тревожился о содержании их беседы, и чего она могла наплести про него, одному Богу известно.
— И куда ты залез? — строго спросил Саша.
— У тебя нет прав, — пробормотал пьяный лихач, неохотно уступая место более трезвому водителю.
— Есть, — довел до сведения Белов. — Ну, в смысле не с собой, конечно. Поэтому мы поедем, по твоим представлениям, довольно медленно, чтобы ни у кого не появилось побуждения нас тормознуть. Ну и чтоб тебя не потерять, болван ты этакий.
Пока он наглухо, под горло, застегивал куртку для защиты от пронизывающего на скорости ветра, Генрих уткнулся ему между лопаток.
— Я люблю тебя, — пробормотал он отчаянно.
— Я тоже тебя люблю, — не растерялся Саша, — так люблю, что придушил на месте, если б за это не сажали.
Генрих, то ли устыдившись, то ли по иной причине, не стал больше ничего говорить. Захлопнув забрало, он прикрепился к Белову вторым увесистым рюкзаком. Мутило его в третий степени от выпитого, угрызений совести и езды по правилам с остановками на каждом проклятом светофоре. Ценой героических усилий, совладав с желудком, наизнанку он вывернулся лишь по прибытии домой. Согнувшись над клумбой, потерял остатки достоинства. Тактичный Белов не мешал Генриху в столь интимную минуту. Прекрасно ориентирующийся в гараже, он поставил железного коня в нужном углу, повесил ключи и зажёг булькающую лавовую лампу на хлипком столике у знакомого дивана.
— Да, да, — вползая с улицы, одобрил бледно-зелёный Шварцкопф. — Добро пожаловать, и чувствуй себя как дома, и все такое.
— Тебе нужна помощь? — опуская за ним ворота, спросил Белов.
— Нет, — гордо отказался Генрих, сразу споткнувшись на ровном бетоном полу.
Больше доверяя личным впечатлениям, Саша подхватил жертву русской водки и помог преодолеть «трудную» — целый лестничный пролёт — дорогу до спальни. Шуметь категорически воспрещалось, чтобы не разбудить герра Шварцкопфа и не нарваться на полуночные нравоучения.
— Спасибо, дальше я сам, — уверенно заявил благодарный друг по достижению цели.
Каким-то невероятным образом, не расстегивая, он стащил через голову рубашку. Затем изрядно развлёк Белова комичным сражением с заевшей молнией на ширинке. Попыхтев и несколько раз крепко выругавшись, Шварцкопф все же самостоятельно разделся до белья.
— Спать, — догадался Саша.
Неопределённо мотнув взлохмаченной головой, Генрих с блаженством растянулся на постели, не потрудившись её предварительно разобрать.
— Завалишься прямо так?
— Наплевать, — выдохнул он в подушку и тут же вырубился.
— Ну вот и отлично.
Собрав с пола скинутые вещи, Саша развесил их на спинке стула. Оставить, как было, и не вмешиваться, не позволяла внушённая отцом дисциплинированность. Бардак в комнате — бардак в мозгах, говаривал Белов-старший, поучая сына. Следуя такой логике, у Шварцкопфа в голове раскручивался и вихрился самый настоящий хаос. Стол скрывался под слоем тетрадей вперемешку с книгами, чертежами и какими-то журналами, дисками от игр без коробочек и коробочек без дисков. Длинная гирлянда из канцелярских скрепок, собранная от безделья, обвивала спот на гибком штативе. В расстановке книг на стеллаже не прослеживалось никакой системы, а на одной из полок лежал набор отвёрток. Каждая мелочь тут раскрывала кусочек жизни Генриха, воплощала его.
Удивительно похожий на свою покойную маму, чей портрет висел в кабинете инженера на видном месте, Шварцкопф был из тех счастливчиков, кому удалось в идеальной пропорции совместить в себе внешнюю форму и внутреннее содержание. Любовное томление Берты и других знакомых фройлян, с кокетливой нежностью обнимавших Генриха при встрече, Саше было вполне понятно. Малость взбалмошный, несомненно, избалованный в детстве, будучи единственный обожаемым ребёнком, Генрих оставался поразительно радушным и честным парнем. Вопреки предпосылкам не заносился, не кичился обеспеченностью и не гнался за призрачным престижем. Как тут не влюбиться.
Полистав оставленную раскрытой книжку об истории создания ядерного оружия, Саша решил остаться ночевать здесь. Ведь предложили же ему располагаться с максимальным удобством. Отчего-то он был совершенно уверен, что друг не станет сильно ругаться поутру, обнаружив его рядом. Если, вообще, придаст тому хоть какое-то значение. Как фокусник скатерть из-под сервиза, Белов выдернул из-под него одеяло, не особенно потревожив. Выстрел из «Катюши» не возымел бы действия на спящего. Чтобы не спровоцировать подозрений, Саша лег в футболке. Закинув руку под затылок, он прислушивался к размеренному дыханию Шварцкопфа, особенно громкому в темноте, и к самому себе. Вообще-то, он был рад, что они покинули клуб пораньше и не особенно опечалился приключившейся у Генриха с Бертой размолвкой. Он, скорее, огорчился от того, насколько они органичны как пара. Оделённый особым расположением Шварцкопфа Саша постепенно утверждал на него собственную монополию. Преследуя благую цель — организовать расхлябанный график Генриха, он без нажима давал ему советы, незаметно понуждая следовать собственному примеру, выискивал и беспощадно критиковал порочные замашки. Непонятно с чего заслуженный авторитет способствовал ему в перевоспитании немецкого товарища, и, ещё часто срываясь, тот медленно, но верно преображался. На радость отцу и заинтересованным лицам. Одна беда, в процессе становясь ещё более идеальным молодым человеком. Словно уловив, что думают о нем, Генрих неразборчиво пробурчал что-то сквозь сон. Вот уж он сам никогда не считал себя эталоном чего бы то ни было, а с появлением во всем образцового Александра осознал собственную слабовольность и частичную нравственную недостаточность. По инерции он тянулся за русским, тихо восхищаясь его самостоятельностью, сдержанностью, разносторонностью навыков, последовательностью — всем, чего недоставало в его натуре.
В общем-то, между друзьями все было вполне взаимно.
***
В питейном заведении иного сорта в противоположном районе Берлина одолевающую тоску заливал ещё один представитель рода Шварцкопф. Елозя локтями по липкой поверхности стола, он заплетающимся языком исповедовался малознакомому Оскару Папке. Неопрятной личности, курсирующей между полюбовницей в Германии и официальной женой где-то в Прибалтике. Без конкретного рода занятий Папке подрабатывал то тут, то там, регулярно посещая разве что кабак и неблагополучные квартирки, где смолили самокрутки и резались в картишки. Иногда продуваясь в чистую, Папке был вынужден подрабатывать собутыльником для любого, у кого было, на что купить выпивку, и кто нуждался в слушателе. Так он экономил на пропитании и коротал время вынужденного простоя за отсутствием работы. С Вилли он бухал уже третьи выходные, и нытье его начало просачиваться даже сквозь абсолютное безразличие чужого человека.
— Я как прокажённый всю свою грёбанную жизнь, — жаловался Вилли, заглядывая на дно кружки, — как гадкий утёнок среди хреновых лебедей. Конечно, ведь моя мать в их представлении наглая шлюха, стремившаяся развалить приличную семью. Никого не волнует, что она ничего не желала принимать от папаши, пока не поприжала нужда. Я всегда был против, чтобы она выходила замуж за этого сноба. Но она, дура, его любила. А мне, мне пришлось потом постоянно терпеть высокомерие Рудольфа. Знаешь, как он на меня смотрит?
— Как на ничтожество, — кивнул Папке, предугадывающий всякое следующее слово, ибо Шварцкопф зашёл уже, наверное, на пятый круг.
— Вот именно! — грохнул младший брат по столешнице. — А разобраться, чего он в сущности сам добился? Завел бизнес с хитрожопым евреем, который по-любому дурит его, осла доверчивого. Сыночка вырастил…
— Раздолбая, — поддакнул Оскар, прикуривая от спички, наплевав на запрещающий знак.
— Конченого. И этим он мне вечно тычет, мол, тоже заводи семью, рожай детей. Сдались мне сраные спиногрызы! Вилли не умеет управляться с деньгами. Вилли водится с дурной компанией, — пискляво передразнил он старшего братца. — Заявил мне, что я должен знать своё место. Мол, работа продавцом — мой естественный предел. И каждый раз, каждый раз, когда я прихожу к нему с нормальной многообещающей идей, он меня унижает.
— Может быть, он поступает так потому, что знает, дай тебе волю, ты его переплюнешь, — утешил Папке, похлопав страдальца по спине.
— Конечно, — предположительная зависть Рудольфа доставила пьяному Вилли непередаваемое удовольствие. С такого ракурса все препоны, выставляемые братом на пути к осуществлению его грандиозных планов, казались злонамеренной подлостью. — Конечно, он боится меня и вечно жаловался отцу, сочинял басни, и в конечном итоге тот ему поверил, старый болван.
— Да, ты говорил, лишил тебя наследства, — снял табачинку с оттопыренной нижней губы собутыльник.
— Было бы не так обидно, если бы просто лишил, — вздохнул Шварцкопф, подпирая щёку кулаком, — он поступил гораздо более жестоко. Он поставил между нами, — имелись в виду вожделенные средства, — моего братика, будь он не ладен.
Папке встал в стойку, заслышав свежие подробности, упущенные им ранее. Он-то полагал, Вилли заурядный неудачник, отчего-то уверенный, будто ему должны все, кто оказался немного предприимчивее и проворнее. Россказни об окружавшей его в юности роскоши казались сильно преувеличенными сказочками, какими изводят себя не сумевшие примириться с изменившимися жизненными обстоятельствами люди. Коих сам Папке, кстати, презирал до зубовного скрежета, вот у него не было даже и шанса куда-то пробиться. Родился и вырос в семье с достатком ниже среднего в рабочем районе. Ни в чём себя не нашёл, да и не особенно озадачивался поисками, жил как перекати-поле, сегодня тут, завтра там. Но никогда, видит Бог, никогда не жаловался. А у Вилли была семья, которая терпела его дурости и со своей стороны всячески стремилась оградить бунтующего обиженного отпрыска от их последствий. У него была стабильная зарплата, квартира, машина, медицинская страховка. Но ему все равно было этого не достаточно!
— То есть как это, — возненавидев Вилли ещё сильнее, раз он кроме прочего действительно потенциально богат, полюбопытствовал Папке, придвигаясь ближе.
— Только он решает, сколько и на что отстегнуть мне от моей доли. Как сраный банковский клерк! Помимо него я не могу распоряжаться своим деньгами.
Иметь, но не владеть, пыткой действительно было изощрённой, тут Папке, пожалуй, согласился бы.
— Уж я бы ими распорядился как должно. Но он не отдаёт их мне, понимаешь, не отдаёт. Что б он помер уже, наконец! — снова вернулся к преступным помыслам Вилли.
С того вечера, как мечта о скоропостижной смерти брата посетила его впервые, он её одинаково лелеял и гнал прочь. По здравому размышлению воплотить её не было никакой возможности, все-таки Вилли не был хладнокровным убийцей. Трус по натуре он представлял пышные похороны Рудольфа лишь на пике озлобленности. В повседневной рутине среди холодильников, стиралок и полусонных покупателей он не вспоминал о недавней решимости «заказать» родственника. На самом деле сочинял новую речь для старшего, призванную все ж таки сломить упрямое сопротивление. Но стоило ему переборщить с выпивкой, со дна снова поднималась чёрная муть.
— Он что сильно болеет?
— Увы, пыхтит трубкой как паровоз, но удручающе здоров.
— Тогда к чему ты клонишь? — хитро сощурился Папке.
Сообразив, что сморозил лишнего, Вилли угрюмо замолк. Но собеседник уже увидел личные выгоды и поспешно заказал ещё пару пива.
— Может быть, ты надумал грохнуть его? — напрямую спросил он, подливая пенного в бокал.
Разомлев от новой порции, Шварцкопф с хрустом размял шею.
— Будто это так просто, кого-то убрать, — проворчал он, совсем теряя бдительность и позволяя личной неудовлетворённости захлестнуть себя окончательно.
— Нет таких сайтов, приятель, где свободные мокрушники предлагают услуги с калькуляцией приблизительной стоимости. А начнёшь допытываться, чего доброго напорешься на подставного, и здравствуй, решётка, пока, миллионы.
— А что, ставка такова, что можно и грех на душу взять.
С силой растерев заросшие дневной щетиной щёки, Вили неуверенно пожал плечами.
— Может, и можно, да только пустое старание. Самому нельзя. Не смогу я, понимаешь. А, кроме того, что надо кого-то найти, потом еще и платить придется. Но я же гол как сокол.
Откусив заусениц на заскорузлом большом пальце, Папке счёл их встречу счастливой для них обоих.
— А сколько, по-твоему, стоит человеческая жизнь?
— Она вроде как бесценна, — хмыкнул Вилли, смаргивая пелену, застилавшую взор. Пора было выдвигаться домой, ловить такси.
— Да брось, — приобняв его за плечи, сказал Папке, — все в мире имеет свою цену. Размер твоего хвалёного наследства может потянуть такое?
— Ммммм, — на самом деле Шварцкопф никогда точно не знал, сколько ему собственно положено, его столь мелкие подробности не волновали. Сколько б ни было, все равно его. Но, сопоставляя то, что было ему известно о капитале покойного батюшки, Вилли рассчитывал на многое. — Думаю, да.
— Скажем тринадцать тысяч, — позагибав пальцы, произнёс Папке.
— Легко, — махнув рукой, Шварцкопф опрокинул ещё наполовину полную кружку. Разлившееся пиво закапало на пол.
— Хорошо, хорошо, — засуетился Папке, закидывая лужу салфетками.
— А ты что? — наконец, сориентировался Вилли. — Ты что же, хочешь…
Сделав жест, как будто застёгивает рот на молнию, его собеседник подсказал ему выбирать выражения.
— Я могу тебе помочь, — пока без особой уверенности заявил он. — Если, конечно, ты и вправду очень в моих услугах заинтересован.
— Как ты это сделаешь?
— Конечно, таким образом, чтобы никто на тебя не подумал. Можешь поверить, я даже не стану у тебя много выспрашивать, только несколько нюансов, остальное я спланирую сам, — деловито потёр ручонки Папке. — Главное, чтобы ты, — он сделал особое ударение в данном месте, — чтобы ты этого хотел.
Алкогольный туман поглотил все вопли разума, отрезав Вилли от действительности. Низкорослый мужичок в поношенном пальто с прокуренными зубами казался ему сейчас чуть ли не посланником бога справедливости.
— Я хочу, — сказал он, — но денег нет.
— Как это, — удивился Папке, — они есть у тебя, дружище, надо просто их получить. А я готов впрячься за честное слово.
— Не улавливаю.
— Я берусь прикончить твоего брата относительно безболезненного для него и насколько возможно безопасно в плане подозрений для тебя. Потом я свалю из города, навещу супружницу, скажем, или ещё где пересижу. Но я вернусь, и ты мне заплатишь тринадцать тысяч.
— А если я передумаю?
— Ты напишешь мне бумагу, своего рода расписку, где пообещаешь оплатить услугу по умерщвлению твоего родственника. Если ты откажешься, я отнесу её в полицию.
— Ага, щас, — погрозил ему пальцем Шварцкопф, — а потом полжизни будешь тянуть из меня жилы шантажом.
— Зачем бы мне оно? — обиделся Папке. — Впрочем, — отряхнув с колен крошки недавно съеденных гренок, дёрнул он плечом. — Мне что, больше всего надо что ли?
— Ручка есть? — тяжело дыша от возбуждения, спросил Вилли.
***
В незашторенное с вечера окно проникало солнце, упираясь жгучим лучом прямо Белову в лицо. Смахнуть его не вышло, и он проснулся. Часы, накануне убранные под подушку, сообщали ему, что уже неприлично позднее утро. Сев на кровати, он сладко потянулся, разгоняя кровь и остатки дремоты. Завернувшись ночью в одеяло, как в кокон, Генрих не рвался покидать сонное царство, а будить настолько сладко спящего было бы кощунством. Надев джинсы, Саша отправился умываться. В отличие от него солнечный свет ко всему относился без пристрастия. Настырный луч перепрыгнул на второго человека и припекал, пока и тот не был приведён в чувство. Мученически застонав, Шварцкопф сполна ощутил в черепушке всю тяжесть неминуемого наказания за излишества. Чугунная голова с трудом оторвалась от блаженной мягкости подушки. На автопилоте, почти не размыкая ресниц, он тоже отправился в ванную. Изучавший себя в зеркале над раковиной Белов увидел в отражении, как он, на ходу стянув трусы, закрылся в душевой кабине. Ни тебе доброе утро, ни привета. Завинтив кран, Саша убрался обратно в комнату ожидать, пока друг закончит с водными процедурами. И он едва не задремал опять, прежде чем тот, наконец, накупался. Обернув полотенце вокруг бёдер, Генрих направился к шкафу, отыскал чистое полотенце и кинул смущённому его откровенной раздетостью Белову.
— Тебе тоже стоит освежиться, — посоветовал он, придирчиво перебирая стопку одежды. — Если нужна зубная щётка…
— У меня есть с собой, спасибо, — протараторил Саша, разглядывая облака за окном.
— Класс, потому что я не представляю, где у нас лежат новые.
— Да все в норме. С твоего позволения.
Хлопнувшая дверь ванной комнаты отвлекла Генриха от геометрической абстракции, украшавшей выбранную в результате майку. С похмелья соображал он неповоротливо, и до него не сразу дошло, что Саша заночевал прямо в его постели. Наглость несусветная, конечно, но обдумать, как к свершившемуся факту относиться, он решил позднее. Или вообще никогда. Ни его сознание, ни тело постфактум и намёка на дискомфорт не испытывали.
По выходным в доме Шварцкопфов завтракали поздно, уважая право членов семьи выспаться после трудной недели. Еду для двух одиноких мужчин готовила фрау Дитмар, приходящая домохозяйка, поддерживающая чистоту и порядок. Милая женщина проживала через улицу и относилась к нанимателям как к родным.
— Доброе утро! — пожелала она спустившимся в столовую парням. — Саша, я не знала, что ты у нас гостишь!
— Извините, что не успел предупредить, — повинился Генрих.
— Ничего страшного, — фрау Дитмар всегда была оптимистично настроена, — я сейчас принесу ещё прибор. И алкозельцер.
— Вы просто прелесть, — возблагодарил Шварцкопф, потирая висок.
Пряный аромат табака предвосхитил герра инженера. При его появлении парни по-старомодному встали.
— Доброе утро! — если Рудольф и удивился, обнаружив за утреней трапезой Белова, то не подал вида. Он рад был принимать под своей крышей смышлёного юношу. Особенно, учитывая его усмирительное влияние на стихийный характер сына.
Вернувшаяся фрау Дитмар принесла поднос с посудой, горячим кофейником и стаканом с пузырящейся, тающей антипохмельной таблеткой. Недовольно пыхнув трубкой, старший Шварцкопф воздерживался от комментариев, пока они, собственно, ели, зато потом дал себе волю.
— Вижу, вчера на концерте было очень весело?
— Не особенно, — отозвался Генрих.
— Берта была просто великолепна, — перекрыл его Саша. — Слышали бы вы, как её принимали.
— Она большая умница, — согласился Рудольф. — Мы все ею очень гордимся.
— Просто отец всегда мечтал о дочке, а родился я.
— Возможно, с дочерью невзгод было бы меньше, — манера сына спорить и язвить раздражала привыкшего командовать Шварцкопфа. — Я только надеюсь, он ещё не заразил тебя своей безалаберностью.
— О, как же, я стараюсь, — протянул Генрих, пихнув Белова локтем.
— Не переживайте, — убеждённо ответил Саша, наступив другу на ногу под столом, — у меня иммунитет.
— Слава Богу, — возрадовался инженер. — И, я так понимаю, Берту ты вчера домой не отвез?
— Нет, она предпочла вернуться на такси, — уклончиво ответил сын.
Почему-то явная попытка спустить тему на тормозах породила в главе семейства близкие к истине подозрения.
— Ты опять натворил что-нибудь?
— Ой, всё, — возвёл очи Генрих, хватаясь за чашку с кофе, — я, пожалуй, закончу завтрак в другом месте.
— Они опять поругались? — сокрушённо обратился к Белову Рудольф, когда сын позорным образом смылся в гараж к единственному своему возлюбленному — Цюндапу.
— Возможно, он был немного не сдержан, — попытался объяснить Саша. — Перебрал коктейлей и бузил.
— Ты привёз его?
— Да, доставил вместе с мотоциклом, герр Шварцкопф.
— Спасибо, Саша, ты так много времени ему уделяешь, что мне даже неловко. Если он будет донимать тебя своими выходками слишком сильно…
— Все в порядке, — улыбнулся Белов, разделяя тревоги за легкомысленного друга. — Мне вовсе не в тягость. И если вы не против, — он отодвинулся вместе со стулом, но не встал, ожидая разрешения.
— Да, конечно, иди за ним, а то ещё он решит, что ты мой тайный осведомитель.
Поблагодарив фрау Дитмар, Саша отправился прояснять ситуацию с Генрихом. Постукивая мундштуком по зубам, Рудольф впал в сумрачную задумчивость.
— Не надо беспокоиться, — приободрила собиравшая тарелки домохозяйка, — молодо-зелено. Им свойственно ругаться и мириться.
Сняв очки, Шварцкопф- старший небрежно швырнул их на скатерть.
— Дело не в молодежи, — признался он верной своей помощнице и давнему другу, — в конце концов, Генрих сам должен разбираться в любовных своих делах. Лишь бы учился и не свернул себе шею, а кого он выберет, второй вопрос. Он мальчик чуткий с дурным человеком не свяжется, это я знаю.
— А что же тогда тебя гложет?
— Вилли, фрау Дитмар.
— Вот ещё, — фыркнула она пренебрежительно, — нашёл по кому убиваться.
— Он не объявляется уже который день.
— Потерпи, ещё приедет поскандалить.
— Я все думаю, что был чересчур резок с ним, — поделился Рудольф, действительно размышлявший о брате время от времени. — Ведь он же не просто требует денег, а хочет вложить их в дело.
— Однажды он уже пробовал, — скептически высказалась она.
— Всякое бывает. Может быть, мне стоило просто помочь ему. Как-то посодействовать, проконтролировать на первом этапе.
— Он посчитает, ты опять хочешь его подавить, — вполне резонно предположила фрау Дитмар.
— Это несомненно, — кивнул он.
Добрая женщина прекрасно знала, что за внешней строгой чопорностью Рудольф скрывает подлинную гуманность, способную оправдать многое. Как не был порой он холоден с Вилли, случись нужда, первым кинулся б выручать нерадивого брата. После смерти любимой жены он стал более трепетно относиться к семейным связям. Ведь у него не осталось никого из близких, кроме сына и брата. Опустив обратно подхваченный было поднос, она утешительно сжала его плечо.
— С другой стороны, — сказала она, — ты же ни разу не предлагал ему, верно.
***
Насупленный Генрих играл маленьким упругим мячом, швыряя его об стену. Планируя потом вернуться в общежитие, Саша забрал рюкзак из его комнаты, прежде чем прийти в гараж. Посмотрев немного, как ловко, вероятно натренированный часами бессмысленных упражнений, друг снова и снова ловит мячик, он пошёл напролом.
— Так все ж таки, зачем ты обидел Берту? Для нее это был такой знаковый день, а ты…
Сжав перехваченный мяч в кулаке, Шварцкопф опять начал обкусывать губы.
— Для неё будет лучше считать меня негодяем, — сказал он.
— Но почему? — удивился Белов.
— Тогда, возможно, она подыщет кого-нибудь, кто не станет доводить её до истерики.
— Так ты что же нарочно ведёшь себя как свинья?
— Подумай сам, — объяснил Генрих, снова начиная монотонно стучать в стену. — С её талантом, её целеустремлённостью года через полтора о ней заговорит вся Германия. А если повезёт с продюсером — весь мир. Съёмки, выступления, полчища фанатов, уязвимая частная жизнь. Она переедет в Америку, получит какую-нибудь музыкальную премию.
— Боишься померкнуть на её фоне?
Раздражённо цыкнув, Шварцкопф сполна выразил своё отношение к тем, кто мнил его самовлюблённым павлином.
— Нет, я никогда с ней не конкурировал. Я люблю Берту и считаю, что она, правда, заслуживает славу и признание.
— Так что же тебе в ней не нравится? — Белов словно накручивал верёвку на барабан, вытягивая ведро со дна глубокого колодца. В надежде достать правду.
— Есть большая разница между симпатична, нравится и люблю, — неожиданно мудро изрёк Генрих.
— Ты же только что сказал, что любишь её.
— Да, — капитулируя, посмотрел он на дотошного друга, — я люблю её. Но не так, как она хочет, чтобы я её любил.
Совершенно внезапно Саша испытал прилив необъяснимого стыдного счастья. Он даже одёрнул себя, воскресив в памяти заплаканную красивую Берту, дышащую дымом и неразделённой любовью.
— Скажи ей об это прямо, — посоветовал он из практических соображений. — Или не хочется брать ответственность?
— А чем тебе мой метод не угодил?
— Потому что не понятно, кто сдастся первым: твоя печень или Берта.
Генрих слабо усмехнулся такой заботе о его бренном организме.
— Или, может, ты сомневаешься?
Друг ненадолго задумался, даже не стал ловить мячик, и он укатился под машину герра Шварцкопфа.
— Может быть, — сглотнул он. — Как там, в вашей русской пословице про птиц?
— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — перевёл на немецкий Белов.
— Точно, у нас говорят о воробьях и голубях.
Берта явно была ярче воробья.
— С тобой все ясно, — подвёл итог Саша. — Но, по-моему, это не особенно честно по отношению к ней. Ты и хочешь её отпустить, и не отпускаешь. Определись.
— Как-нибудь разберусь, — успокоил Генрих, и поскольку препарирование его романтических затруднений порядком ему осточертело, он неуклюже, но сменил тему. — Кстати, а как твои успехи? Взял телефон у Каролины? По-моему, она на тебя всерьёз запала.
— Нет, не успел, кого-то надо было срочно эвакуировать, — без особого огорчения сказал Белов.
— Могу достать, — предложил друг.
— Не нужно, — твёрдо решил Саша.
— Что так?
— Она не в моем вкусе, — запуская подъёмный механизм ворот, расплывчато заявил он. — Мне блондинки нравятся.
— Ха! — хлопнул себя по колену Генрих. — Они же глупые.
— О, да, — согласился он с многозначительной улыбкой. — Подчас так совсем. Пока.
— Бывай, — проводил, нырнувшего под поднятые на треть ворота друга Генрих — Ты у нас очень рыжий, ага — проворчал он пустоте.
***
Для сотрудников VDI выходные закончились как минимум до дня Х — дня выборов. Но в субботу и в воскресенье партийцы трудились в режиме лайт с удалёнок. Неизвестно, из садистских ли побуждений или просто из вредности Гейдрих затеял совещание, обожаемую им форму самоутверждения, именно в субботу, причем спозаранку. Перед собравшимися он начал толкать речь о том, как важно именно сейчас не расслабляться и не потакать позывам усталости.
— Потому что мы буквально на финишной прямой, — в самый разгар мотивационных разглагольствований его прервал опоздавший к началу Шелленберг. Он невольно перетянул на себя все внимание, так как многие успели если не похоронить его, то исключить из партийных списков. Самоволка помощника успела обрасти самыми разными домыслами, вплоть до слухов о предательстве и перебежке под знамёна ABR. Но вот он, наконец, вернулся, так же внезапно, как и исчез, по-прежнему подобающе одетый и при партийном значке. В безмолвии, воцарившемся в помещении, каждый произведённый им звук громыхал — от шуршания пиджака до скрипа выдвинутого стула. Пока он устраивался в самом конце длинного стола, лидер выдерживал красноречивую паузу.
— Нам остался последний рывок, — закончил предложение Райнхард, когда Вальтер, наконец, перестал шевелиться и обратился в слух.
С прежней бодро-торжественной интонацией он обрисовал круг задач на ближайшую неделю и свое видение последних массированных ударов по умам избирателей. Насытившись за сорок минут чужим преклонением и повиновением, он всех распустил.
— Вам уже лучше? — спросил кто-то помощника, не последовавшего общему примеру и оставшегося сидеть. — Мы слышали, вы приболели. Как вы себя чувствуете?
— Терпимо, — официозно поведал Шелленберг.
— Я рад тебя видеть, — сказал Гейдрих, стоило последнему из сотрудников выйти. — Но мне казалось, ты продержишься дольше.
Вальтеру тоже так казалось, пока он не взвыл от собственной инертности. Он жил один, да и не ясно, проживал ли он в своей квартире или изредка там появлялся. Трудоголизм коллеги давно поставили ему в качестве диагноза, добавляя неизменно, что однажды он его погубит. Расписание помощника всегда было очень плотным, и, получив прорву свободного времени, он не знал, куда тратить часы и целые дни. Прежде они заполнялись Максимом, но с ним он поссорился той же злополучной ночью. То ли опасаясь, что Райнхард кинется в погоню, то ли просто в поисках понимания, он поехал к Исаеву. Его на месте не оказалось, и Шелленберг одинокого слонялся по округе, пока вернувшийся с дипломатического приёма Максим не забрал его с улицы, словно побитую собаку. Разгневанный покушением на драгоценную свою персону Вальтер кричал и поносил Гейдриха на чём стоит свет и в аффекте совершил ужасную ошибку. Подчиняя все принципу «разделяй и властвуй», он как-то позабыл поведать любимому человеку о тонкостях взаимоотношений с партийным лидером.
— Ты с ним спишь? — переспросил тот ровным бесцветным голосом.
— Нет, уже нет, это было давно.
Он всерьёз надеялся отделаться общими фразами, хотя должен был кинуться в витиеватые пояснения о том, что всё с Гейдрихом закончилось сразу после их встречи, и что их странная связь — сущее недоразумение, и всякие иллюзии Вальтер перестал питать после рождения третьего отпрыска Райнхарда, придя к выводу, что его просто используют как отдушину на стороне. Может, тогда и прокатило бы, виноватый всегда оправдывается красноречиво и пространно. Но Шелленберг виноватым себя не считал. Слово за слово, и они с Максимом дошли в споре до абсурдных обиняков, и Исаев со свойственной ему категоричностью поставил ультиматум: ехать с ним в Россию или оставить его в покое. В конечном итоге, дабы сохранить статус кво, Вальтер снова сбежал. С тех пор они не обменялись и буквой в переписке.
Загнанный в тупик Шелленберг высиживал в четырёх стенах, пытаясь определить, что же ему важнее. И в конечном итоге, подчиняясь привычке, он проснулся утром, собрал ноутбук и приволокся в штаб. Здесь у него были влияние, авторитет и перспективы, хотя он понимал, что позорно сдаётся.
— На самом деле, — Гейдрих принял капитуляцию помощника и, вполне насладившись своим превосходством, решил сменить кнут на пряник, — я должен извиниться.
Перевернув стул, он оседлал его и, балансируя на передних ножках, наклонился к угрюмо молчавшему Вальтеру.
— Пожалуй, я был малость груб, — признал он вполне искренне.
Щека Шелленберга нервно дёрнулась.
— Ну, хорошо, — торопливо поправился Райнхард, — я вел себя, как последний козёл. Но ты тоже виноват, знаешь меня, а бесишь. И ведь я же не против. Подумаешь, захотелось тебе славянской экзотики, ну, так и сказал бы. Придумали бы, как использовать это. Свой человек в посольстве никогда лишним не будет. А ты вместо этого шифроваться стал, как я должен был отреагировать?
— Ты пойми, Вальтер, — вздохнул лидер партии, заметив, что тот намеренно сдерживается, крепко сжимая кулаки, — это все глупости, капризы. Сегодня этот русский есть, завтра нет, а партия будет всегда. И организация даст тебе в разы больше, она уже окупается. Знаешь, кто ищет со мной встречи? — интригующе понизил голос Гейдрих. — Ты будешь не на шутку удивлен. Нас признали, а мы ещё даже не в Бундестаге — значит, понимают, рано или поздно мы там окажемся. Так что кончай заниматься ерундой. Пора, пора сделать выбор, Вальтер. Принять окончательное решение.
— Кто придумал этот дебильный слоган? — раскритиковал Шелленберг.
— По-моему, весьма недурно, — вступился за «решение» Гейдрих.
— Его напишут на твоем позорном столбе, если ты совершишь ошибку, — предвидел Вальтер, знавший манеру разочарованной толпы обращать против политиков их собственные лозунги.
— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — сухо процитировал лидер, притомившийся уговаривать. — Никто тебя никак не ограничивает, хочешь развлекаться, чёрт знает с кем — развлекайся, хочешь нас покинуть — путь открыт. Незаменимых не бывает, ты помнишь. Но если тебе интересно моё мнение, — то есть, как надлежало ему поступить, — жениться тебе надо, мозги на место встанут. Не дело тебе холостым болтаться, люди любят судачить, а ты личность скрытная, провоцируешь домыслы. Да, и для политика приличней иметь семью и детей — это внушает доверие.
Все ради победы, все ради имиджа. Вальтер горько усмехнулся. Наверняка у фрау Гейдрих имелась на примете подходящая подруга.
— А когда я женюсь, — на всякий спросил он, — мы все равно будем трахаться?
— Разве брак помеха крепкой мужской дружбе? — сказал Гейдрих. — Ты услышал меня, Вальтер?
— Да, очень отчётливо.
— Вот и славно, — потянувшись, Райнхард с силой помассировал Шелленбергу плечи, несколько раз провоцируя покривиться от боли. — Мне хочется надеяться, к этой неприятной теме мы больше никогда не вернёмся.
***
Комиссар Штейнглиц снова отличился, не пойдя на поводу у очевидных улик, проявил твёрдость и спас невиновного от скамьи подсудимых. Он лично арестовал настоящего убийцу и расколол на первом же допросе. Коллеги хлопали его по спине и плечам за то, что не прогнулся под прессом прокуратуры и утёр им там нос. Берлинская полиция работает профессионально, и нечего её поучать. Сам Аксель пребывал в приподнятом настроении и возвратился за рабочий стол с чувством выполненного долга. Радуясь завершению долгого нудного расследования, он набирал хвастливое сообщение Дитриху, где иносказательно, через колкости и сарказм, благодарил детектива за подсказку. Но одёрнул себя, вспомнив, что не планировал восстанавливать контакты с Оскаром. Покрутив телефон в пальцах, он все-таки его отложил в сторонку, пододвинув к себе папку с новым делом.
Кабы не было войны... Часть 5.
bolsheeizzol.diary.ru/p217047931.htm
@темы: фанфик, nein,nein,nein...., моё творчество, "Семнадцать мгновений" и ты, "Щит и Меч"