Danke Papa...за то, что ты не существуешь.
Название: Пойманные мгновения.
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Explode
Фандом: Исторические личности, "Семнадцать мгновений весны" и произведения Семёнова о Штирлице.
Категория: джен
Жанр: юмор, драма.
Рейтинг: PG -13
Персонажи: Вальтер Шелленберг, Макс Отто фон Штирилиц, Рейнхард Гейдрих, Генрих Мюллер, Адольф Эйхман, Эрнст Кальтенбруннер...
Саммари: Жизнь череда эпизодов-мгновений, проносящихся мимо. Не все они о войне, не все они значительные. Есть мелкие бытовые, смешные и грустные моменты из человеческой жизни. Успеть бы поймать их прежде, чем они канут в Вечность.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: У меня была чудесная весна, и я, наконец, созрела поделиться тем, что она во мне зародила, тем, что храниться "у сердца в уголках". Эти истории сплошная выдумка, вскормленные легендарным фильмом, произведениями Семёнова, отрывками мемуаров и исторических источников. Реальные исторические личности были другими. "Своими собственными". Подходя к работе над сборником я очень отчетливо это понимаю.
Мгновение первое. Не заразное ли оно?
Мгновение второе. А «был ли мальчик» в сорок первом?
Мгновение третье. Продолжение банкета.
Мгновение четвёртое. Там, где цвели старые липы.
Мгновение пятое. Особые отношения.
Мгновение шестое. Честная игра.
Мгновение седьмое. На износ.
Мгновение восьмое. Не падайте в обморок!
Мгновение девятое. К вопросу о любимчиках.
Мгновение десятое.Великий и могучий, ко всем приставучий.
bolsheeizzol.diary.ru/p209941612.htm
Мгновение одиннадцатое. Зубная фея.Гиммлеру удалось застать руководителя внешней разведки врасплох.
- Шелленберг, вы же ведь хитрый малый, правда, - внезапно сказал он, заперев папку в сейф.
Польщённо улыбнувшись, Вальтер пожал плечами.
- Так иногда говорят, рейхсфюрер, но...
- Тогда уговорите эту свинью Кальтенбруннера сходить к дантисту, - ультимативно велел Гиммлер, и круглые стёкла его очков гневно сверкнули.
Беззвучно закрыв рот, Вальтер хлопал ресницами, переваривая приказ.
- Боюсь, такое совершенно невозможно, - наконец выдавил он.
- Нет такого слова «невозможно», - подражая фюреру, горячо постулировал Гиммлер, - есть никчёмные отговорки и отсутствие воли.
Никакое служебное рвение или самая что ни на есть железная воля не оказались бы подспорьем в заранее безнадёжном деле. Поэтому Вальтер начал крутиться-вертеться:
- Неужели всё настолько ужасно?
- Вы что, слепой, Шелленберг, или у вас напрочь отбито обоняние? Вы же с ним работаете!
Миазмы непосредственного шефа РСХА действительно трудно было игнорировать, в них тошнотворная гниль запущенных зубов переплеталась со сногсшибательным перегаром. Особенно в дни тяжёлых поражений на фронте, когда, пребывая под давлением дурных предчувствий, Кальтенбруннер начинал закладывать за воротник сразу поутру, не дожидаясь повода или хотя бы обеда. Ежедневно.
- Он позорит мундир таким халатным отношением к личной гигиене. Мне даже фюрер успел за него выговорить! Должен же он отдавать себе отчёт, какое высокое положение занимает, - распылялся рейхсфюрер.
- Прикажите ему сами, - предложил Шелленберг.
- Приказывал, - сообщил Гиммлер. - Без толку. Начинает ныть как ребёнок, противно смотреть. В общем, - рейхсфюрер остался непреклонен, но смягчил формулировку, - попытайтесь повлиять на него. Может быть получится.
Каким образом у него должно было сложиться то, что не сложилось после приказа самого рассерженного Гиммлера, Вальтер не представлял. Уходил он в досаде.
С Кальтенбруннером он познакомился ещё во времена присоединения Австрии. Правда довольно поверхностно. Для посторонних зрителей аншлюс выглядел как торжественный парад германских войск через границу. С разбрасыванием цветов и экстатическим, малость раздутым пропагандой восторгом толпы. Изнутри же непосредственные участники событий пребывали в деятельной суматохе. Он сам занимался тогда экстренным сбором и вывозом документов австрийской разведки, наперегонки с молодчиками Канариса. Так что высокий испещрённый шрамами австрияк как-то не сильно запал ему в память.
Позже именно эту дылду посадили вместо Гейдриха в опустевшее кресло шефа имперского управления безопасности. Очень скоро после его назначения Шелленберг стал ловить себя на сентиментальных мыслях о Райнхарде, при котором, несмотря на его очевидные недостатки, жилось куда лучше. И ещё, что у него странно не ладятся отношения с австрийцами. Или у них с ним. Сказать, что они невзлюбили друг дружку с первого взгляда, – ничего не сказать. Да, к Мюллеру Вальтер испытывал больше уважения, чем к Кальтенбруннеру: тот был опасной, коварной сволочью, но работал тонко. Уровень противника определяет твой собственный. А этот солдафон вечно банально пёр напролом, бессовестно пользуясь расположением Гитлера. Грубый, недалёкий и невероятно злобный, он методично отравлял Шелленбергу жизнь и норовил воткнуть палку в служебные колёса. Конечно, шеф VI управления уже добился личного патроната рейхсфюрера и был прикрыт от прямого вредительства. Отчего Кальтенбруннер бесился ещё пуще.
Собственно как при таком раскладе повлиять на него? Да он пошлёт – за невозможностью услать на Восточный фронт просто пошлёт – вон из кабинета. Обычно умеющему найти подход к собеседнику Вальтеру не приходило в голову ни единой подходящей к случаю фразы для начала диалога о кариесе.
Просьба Гиммлера (поданная в приказной манере) повисла над ним дамокловым мечом, донимая и мешая сосредоточиться. До полудня Шелленберг гнал её прочь от себя, словно назойливую муху. Подошло время обеда. В очередном неясном порыве рейхсфюрер велел руководителям РСХА принимать пищу совместно. То ли для укрепления командного духа, то ли для поддержания их в тонусе. Во главе стола и компании естественно пребывал Кальтенбруннер, и каждый такой обед превращался для шефа разведки в публичную порку. Причём он был в перманентном меньшинстве, так как врагов у него в аппарате было явно больше, чем друзей. Иногда только Мюллер под настроение вступал с ним в союз и помогал держать оборону перед идиотским юмором Кальтенбруннера.
- Наша принцесса снова опоздала!
Не успел Вальтер зайти в столовую, его уже атаковали. Он и вправду задержался: остальные успели рассесться. Поздоровавшись с неохотно скрывающими ухмылки геноссен, он тоже занял закреплённый за ним стул в конце стола.
- Так что же задержало вас сегодня, Шелленберг, - упивающийся своей властью Кальтенбруннер планировал подпортить аппетит заносчивому полуфранцузику.
- Много работы, обергруппенфюрер.
- Ммм, - промычал Эрнст и, склонившись к соседу, внятно для окружающих шепнул: - Я думал, прихорашивался, - и, снова выпрямившись, обратился к глубоко дышавшему Вальтеру. – Выходит, вы у нас самый трудолюбивый, Шелленберг.
- Выходит.
- Что же вы так себя не щадите, дружище. Не боитесь сгореть во цвете лет, бригаденфюрер?
- Нет, не боюсь, я вообще мало чего боюсь, - начали подавать суп, и он, воспользовавшись моментом, когда ему пришлось немного пододвинуться, чтобы официанту было удобнее поставить тарелку, громко буркнул. - В отличие от некоторых.
- Простите, что, Шелленберг? - немедленно среагировал Кальтенбруннер.
- Что?
- Вы что-то сказали?
- Я сказал, что в мире не так много пугающих меня вещей.
Присутствующие с интересом вертели головами, словно зрители на теннисном матче. Для них вялотекущее противостояние шефа РСХА и своенравного руководителя VI управления было приправой к еде.
- Нет, потом.
- Потом?
- После.
- Больше ничего я не говорил, обергруппенфюрер, - берясь за ложку, сказал Вальтер.
Ноздри Эрнста гневно раздулись: сжав челюсть, он молча перенёс такой подлый выпад исподтишка. Грозно оглядев присутствующих, он обнаружил всех без исключения занятыми поглощением пищи. Словно и вправду никто ничего не слышал.
- А какие у вас страхи? - внезапно нарушив тишину, обратился к Шелленбергу Мюллер.
- Вы по какому поводу интересуетесь, - Вальтер посмотрел на него прямо, с вызовом. Ясно, Гестапо интересуется слабостями с одной целью: обратить их позже против тебя.
- Исключительно из праздного любопытства, дружище, - руководитель четвёртого едва-едва улыбался уголком рта. Приметный знак для знавших его людей: сегодня папаша Мюллер был добр аки Святой Николай под рождество. Настолько добр, что был готов подыграть одному непослушному мальчишке.
- Ну, - Вальтер отозвался такой же неприметной ухмылкой заговорщика, - например, не очень уютно чувствую себя в бомбоубежище.
- У вас что же, клаустрофобия, Шелленберг? - насмешливо спросил Кальтенбруннер, выжидавший повода цапнуть. Дождался и цапнул… смоляное чучелко.
- Вовсе нет, замкнутые помещения меня не пугают, просто сама атмосфера в бункерах очень давящая, провоцирует разного рода мысли, - попытался оправдаться Вальтер.
- Мысли? Провоцирует? Что за идиотизм, Шелленберг? Если вас пугают бомбы, даже пока вы сидите на десяток метров под землёй, могу представить себе, какой из вас солдат.
- Но я не солдат....
- Мы все в той или иной степени солдаты Фюрера: даём бой каждый со своего места. Если придёт нужда, мы будем обороняться с оружием в руках до последней капли крови. Как обыкновенные солдаты. Потом, мы являемся примером для нового поколения и для собственных подчинённых. Так что не вздумайте кому ещё ляпнуть подобное. Не позорьтесь!
- Я не считаю слабостью для мужчины признаваться в собственных страхах. Иногда это единственный способ победить их.
- Бабская философия! - презрительно заклеймил Кальтенбруннер, бравый дуэлянт, отмеченный шрамами храбрец. - Ариец побеждает свои страхи, не привлекая к внутренней борьбе посторонних. Не ноет попусту, а выдаёт результат. Единственный страх, на который имеет право мужчина, это страх показаться трусом.
- Значит, идеальный человек ничего не боится?
- Ничего.
- Абсолютно?
- Совершенно, Шелленберг.
- А как насчёт дантистов?
Сосед Вальтера подавился кофе и громко закашлялся. Никто и не подумал прийти ему на помощь: себе дороже. Один Мюллер оставался расслаблен.
- При чём здесь они? - процедил Кальтенбруннер, зеленея.
- Говорят, они способны обратить в бегство целую армию, - Вальтер обезоруживающе улыбнулся, подчёркивая своё стремление обратить разговор в шутку.
- Вы слишком много прислушиваетесь к тому, что говорят, - кулаки Эрнста сжимались всё крепче.
- Работа такая, - вздохнул шеф разведки.
- Вот и занимайтесь ею! - внезапно рявкнул Кальтенбруннер, дрожа от ярости.
Отбросив салфетку, он резко поднялся, подчинённые подобострастно вскочили следом.
- Нет, сидите, господа, - приказал он мрачно, - беседуя с нашим драгоценным Шелленбергом, я совершенно внезапно вспомнил об одном деле, не терпящем отлагательств, поэтому заканчивайте обед, пожалуйста, без меня.
Никто не шевелился при его демонстративно спокойном неторопливом отступлении из столовой. Едва он скрылся, Вальтер первым опустился на стул и как ни в чём не бывало продолжил есть.
- Друг мой, ВЫ возомнили себя бессмертным? - прошипел кто-то.
- О чём вы, геноссе? - невинно моргнул шеф разведки.
«Кажется, сегодня принцесса победила дракона», - подумалось Мюллеру.
- А что на десерт? - повернулся к обслуге Шелленберг.
Мгновение одиннадцатое (с хвостиком.) Своей рукой. Сидя на скамье подсудимых в Нюрнберге в сорок шестом Эрнст Кальтенбруннер, бывший глава РСХА обращённого в гору битого кирпича Тысячелетнего рейха, защищался от обвинений союзников всеми правдами и неправдами. Он остался в одиночестве, ибо его предшественника Гейдриха прикончили «его чехи» ещё в сорок втором, великий и ужасный Гиммлер трусливо отравился, а Мюллер сгинул в неизвестном направлении. Ненависть к СС, грязь делишек Чёрного ордена излились на голову растерянного долговязого австрийца. Бывшие коллеги по партии, занимавшие соседние камеры-одиночки в тюремном блоке, и те не желали руки ему подать. Обвинители от четырёх стран нападали аки натравленная свора: слаженно, продуманно. Докапывались до мелочей и приводили свидетелей, мешавших подсудимым и их адвокатам карты.
В январе в зал заседаний притащили Шелленберга. Как всегда прилизанный и изящный, он гордо прошествовал к свидетельской кафедре под прицелом двух десятков глаз. Бывшие нацистские бонзы занервничали. Птенчик из-под крылышка Гейдриха, потом перепорхнувший к Гиммлеру, знал предостаточно.
- Интересно, сколько из него смогли вытрясти? - пробурчал Гёринг довольно громко: Кальтенбруннер его ясно услышал.
- Уверен, ровно столько, чтобы хватило выкупить одну крысиную шкурку, - высказал он в ответ, чем заставил всех покоситься на него.
Никто, кроме рутинно приносящего присягу Шелленберга, не знал, что происходило на изнуряющих ежедневных допросах. Не знал, как осторожно Вальтеру приходилось подбирать слова, сколько имён внезапно повылетало из превосходной прежде памяти. Как злились следователи на скользкие ответы и просьбы переформулировать вопрос, когда непонятно было, кто кого расспрашивает. Русские тоже жаждали поговорить с шефом германской разведки, но британцы вежливо отказали союзнику, считая Шелленберга исключительно своей добычей. Да и мало ли как поведёт себя хитрый немец с коммунистами. Между тем они старательно, порой в грубой форме, внушали Вальтеру, что он никто и звать его никак. «Обласканный фаворит», некомпетентный для разведывательной службы, «начитавшийся книжек романтик», оставшийся без должности, так как старой Германии более не существовало. Он их слушал, улыбался, иногда спорил, отвечал на поставленные вопросы – и всё больше имён и обстоятельств изглаживалось из его воспоминаний. Словно по мановению ластика.
Однако «потопить» Кальтенбруннера ему выборочная амнезия не помешала, и сделал он это с превеликим удовольствием. На гибнущем судне каждый сам за себя, и нет никакого смысла обременяться лишней ложью. Надо дать страждущему желаемое, чтобы, напившись, он перестал уже копать колодец глубже. Глядишь, не до всех тайников доберутся, отложив лопаты.
Слушая его неторопливые обдуманные показания, Эрнст жалел, что не сумел наладить с ним человеческие отношения. Знал бы, где упадёшь, так сказать. Шелленберг выступил, и его снова увезли: судить главного разведчика будут потом, после руководителей, словно подчиняясь былой иерархии.
На перекрёстном допросе самого Кальтенбруннера обвинители тыкали носом в многочисленные приказы и декреты, завизированные его подписью. Откровенно говоря, бывший глава РСХА вечно что-то подписывал на всевозможных поверхностях: на рабочем столе, порой вовсе на вежливо подставленной спине помощника – упомнить каждый документ практически не представлялось возможным. Однако попадались документы, которые он видел впервые в жизни, о чём без обиняков сообщал трибуналу. Пользуясь столь удобным предлогом, он пытался откреститься тем же макаром ещё от нескольких «гибельных» распоряжений.
- Вы утверждаете, что не подписывали эти документы? - судья Джексон не скрывал скептического настроя.
- Совершенно точно не подписывал.
- Но тут стоит ваша подпись.
- Она определённо выглядит как моя, но я никогда не подписывал ничего подобного. Могу подтвердить под присягой.
- Вы заявляете, что подпись – подделка? Это вообще возможно?
- Не могу с уверенностью утверждать, но повторю под присягой: я этого не подписывал.
- Тогда кто? - наседал Джексон.
- Не знаю, - тут Кальтенбруннер был честен.
Где-то далеко, в тюрьме, дремавший на жёсткой койке Шелленберг чихнул во сне, разбудив самого себя. Уставившись в тошнотворный белёный потолок, едва-едва освещённый багровыми закатными лучами, пробивавшимися в зарешёченное окошко, он почесал нос. Отчего-то перед ним всплыло лицо одного весьма способного канцелярского чиновника. Они звали его «графологический феномен» за умение подделывать практически любые почерки с непринуждённой лёгкостью. Человек этот успешно строчил для нужд VI управления фальшивые письма, рукописные документы, подделывал подписи при необходимости – и ни один графолог не сыскал бы, к чему придраться.
«С чего вдруг вспомнилось?» - спросил он себя и, перевернувшись на бок, попытался снова уснуть.
Мгновение тринадцатое. От улыбки станет всем светлей.
В Гестапо Вальтера Шелленберга за глаза звали Красавчиком, и вовсе ему не в обиду. Пусть и не располагающий выдающимися данными, но миловидный молодой человек действительно выделялся на общем фоне чаще хмурых, потасканных жизнью, прожжённых гестаповцев. Располагающе опрятный, безупречно вежливый, он обладал каким-то буквально всепобеждающим обаянием. Жена его, портниха, прекрасно разбиравшаяся в самых модных тенденциях, внимательно следила за внешним видом супруга. Элегантный, продуманный до мелочей образ немного раздражал иных сослуживцев излишней, на полицайский вкус, щеголеватостью. Зато женский вспомогательный персонал единодушно был от Шелленберга без ума. Что, кстати, провоцировало большую зависть менее востребованных коллег.
Своего успеха у дам Вальтер не стеснялся, напротив, при всяком удобном случае подкреплял его загадочной улыбкой и легким, ни к чему не обязывающим флиртом. Но в компрометирующих связях уличён не был. Имея десяток вариантов и сотню возможностей, он хранил верность жене, по слухам, болезненно ревнивой особе. Кости её непрестанно перемывались под стрёкот машинок и дребезжание телефонов. Заигрывая с девушками, Шелленберг преследовал практичную, лишённую мужского тщеславия или аморального умысла цель. Внимательностью, комплиментами, обходительностью, шоколадкой там, цветочком здесь он сколачивал иной капитал – информационный. Только дурак недооценивает важность обслуживающего персонала и сплетни, которые тот разносит как пчелы пыльцу (или как другие насекомые – заразу). Высокие чины почти не воспринимают хорошеньких секретарш-машинисток как людей, скорее держат за канцелярский атрибут или удобную вещь, и порой бывают при них преступно болтливы. Невероятно, сколько секретов хранит женщина и с какой легкостью она с ними расстаётся, если знать, как правильно подступиться к ней.
Заманив «маленьких птичек» в силки своей харизмы, он частенько улавливал в легкомысленном их щебете интересные «мотивы», старательно записывал и откладывал до поры в закрома памяти. В конце концов, не милое личико привело его в СД, и не за красивые глаза повышают в звании и должности. Вальтер очень много работал, безропотно, добровольно демонстрируя чудеса трудоголизма. Учился на ходу и с нетерпением ждал, когда его наконец-то отзовут из проклятого Четвёртого управления. Гестаповская кухня вызывала у Шелленберга тошноту, и в глубине души он тайно негодовал, что так надолго застрял здесь «набираться опыта». Ему обещали другую службу и иные перспективы. Внешняя разведка — вот настоящее дело, под стать его способностям и призванию.
Но пока Гейдрих (во всяком случае, старшие неоднократно намекали, что группенфюрер лично им интересуется) не торопился вырывать его из лап папаши Мюллера. Своего угрюмого, с руками душителя начальника Вальтер побаивался и испытывал подспудное чувство недоверия. И, кажется, у них то было вполне обоюдно. Разговаривал папаша с ним исключительно сквозь зубы, сухо и официально, экономя слова. Правда и не имел привычки докапываться и придираться. Если ему не нравились результаты работы, он отправлял рапорт в мусорную корзину и лаконично приказывал: «Переделать». Если же оставался доволен – молча кивал. Такое компромиссное сосуществование Шелленберга устраивало, оба понимали: он в Четвёртом не навсегда и, может быть, они однажды будут на равных. То есть это Вальтер так думал, бредя по своим делам мимо пронумерованных дверей Принц-Альбрехтштрассе. Папаша Мюллер пусть и усматривал в парне хватку и потенциал, но и представить не мог, куда вспорхнёт этот щегол.
Примостившись на подоконнике одна из стенографисток курила, выдувая струйки дыма в сторону открытой форточки. Она была грустна и совсем недавно плакала. Пройти мимо было бы верхом бестактности, и Вальтер остановился: утешить бедняжку и заодно выяснить, кто же стал причиной её расстройства. Неприятности оказались чисто бытовыми и не стоили особых переживаний. Мягко и заботливо растолковав ей это, он ободряюще улыбнулся, провоцируя девушку улыбнуться в ответ. Зардевшись от такого неожиданного участия, стенографистка разомлела и от печали сразу перешла к кокетству. Через десять минут они уже выясняли, насколько неуклюже танцует Вальтер и какая музыка способна победить его стеснительность. Длиться это могло ещё сколь угодно долго, если бы девушка внезапно не подскочила, торопливо разглаживая юбку. Скороговоркой известив, что засиделась и пора бы вернуться к делам, она торопливо упорхнула прочь. Столь поспешное отступление навело Шелленберга на мысль: дабы проверить её, он осторожно оглянулся.
Тяжёлый взгляд Мюллера огрел его свинцовым кастетом, популярным тут орудием ведения допросов особо упрямых неблагонадёжных. Уже не в первый раз ловили Вальтера за праздной болтовнёй посреди рабочего дня. Возможно, о нём стало складываться неправильное впечатление.
- Господин бригаденфюрер, - начал было Вальтер объяснительную речь.
- И мне улыбнись, - ровным бесцветным голосом вдруг потребовал Мюллер.
Приказ для немца дело святое, и Шелленберг улыбнулся самой невероятной своей сияющей улыбкой, на какую только мог сознательно быть способен. Никто на свете бы не догадался о её искусственной природе. Начальник не моргая всматривался в него, а тот продолжал улыбаться, потихоньку начиная ощущать себя идиотом. Но тут по каменной физиономии гестаповца прошла трещина: уголок рта предательски вздёрнулся. У Вальтера определённо был врождённый талант прошибать психологическую броню любой толщины.
- Тебе что, заняться нечем? - не давая подчинённому возрадоваться победе в этом импровизированном поединке, задушевно уточнил Мюллер.
- Конечно есть чем, бригаденфюрер!
- Так вот и пиздуй, - велел гестаповец, уже откровенно ухмыльнувшись.
- Так точно, бригаденфюрер! - резво отсалютовал Вальтер.
- И заканчивай мне тут коллектив расхолаживать, - заодно обозначил Генрих.
- Так точно, бригаденфюрер!
- Ты что же, всё ещё тут?
Шелленберг предпочёл больше не дразнить гусей и ретировался в том же направлении, что и стенографистка.
Улыбающийся Мюллер недовольно качнул головой. «Понабрали интеллигентов вшивых, а что с них толку? Дамский угодник, видите ли, лыбится всем ходит, - размышлял он про себя. – Ничего, Красавчик, скоро ты разучишься всем подряд улыбаться. Станешь разборчивее».
Однако Генрих до самого вечера нет-нет да ухмылялся недоступным для посторонних, неведомым своим мыслям, изрядно нервируя подчинённых, не привыкших к весёлому шефу.
Автор: БеТТи Бр@во (на других ресурсах ЧШ)
Бета: Explode
Фандом: Исторические личности, "Семнадцать мгновений весны" и произведения Семёнова о Штирлице.
Категория: джен
Жанр: юмор, драма.
Рейтинг: PG -13
Персонажи: Вальтер Шелленберг, Макс Отто фон Штирилиц, Рейнхард Гейдрих, Генрих Мюллер, Адольф Эйхман, Эрнст Кальтенбруннер...
Саммари: Жизнь череда эпизодов-мгновений, проносящихся мимо. Не все они о войне, не все они значительные. Есть мелкие бытовые, смешные и грустные моменты из человеческой жизни. Успеть бы поймать их прежде, чем они канут в Вечность.
Дисклеймер: Искусство должно быть свободным и бедным. Я, по-прежнему, бедный и свободный.
Размещение: по доброй воле, размещаю лично. Копировать с сохранением авторства. ОБЯЗАТЕЛЬНО оповестить, куда изымается.)
Критика: Автор с ней уже смирился XD
От Автора: У меня была чудесная весна, и я, наконец, созрела поделиться тем, что она во мне зародила, тем, что храниться "у сердца в уголках". Эти истории сплошная выдумка, вскормленные легендарным фильмом, произведениями Семёнова, отрывками мемуаров и исторических источников. Реальные исторические личности были другими. "Своими собственными". Подходя к работе над сборником я очень отчетливо это понимаю.
Мгновение первое. Не заразное ли оно?
Мгновение второе. А «был ли мальчик» в сорок первом?
Мгновение третье. Продолжение банкета.
Мгновение четвёртое. Там, где цвели старые липы.
Мгновение пятое. Особые отношения.
Мгновение шестое. Честная игра.
Мгновение седьмое. На износ.
Мгновение восьмое. Не падайте в обморок!
Мгновение девятое. К вопросу о любимчиках.
Мгновение десятое.Великий и могучий, ко всем приставучий.
bolsheeizzol.diary.ru/p209941612.htm
Мгновение одиннадцатое. Зубная фея.Гиммлеру удалось застать руководителя внешней разведки врасплох.
- Шелленберг, вы же ведь хитрый малый, правда, - внезапно сказал он, заперев папку в сейф.
Польщённо улыбнувшись, Вальтер пожал плечами.
- Так иногда говорят, рейхсфюрер, но...
- Тогда уговорите эту свинью Кальтенбруннера сходить к дантисту, - ультимативно велел Гиммлер, и круглые стёкла его очков гневно сверкнули.
Беззвучно закрыв рот, Вальтер хлопал ресницами, переваривая приказ.
- Боюсь, такое совершенно невозможно, - наконец выдавил он.
- Нет такого слова «невозможно», - подражая фюреру, горячо постулировал Гиммлер, - есть никчёмные отговорки и отсутствие воли.
Никакое служебное рвение или самая что ни на есть железная воля не оказались бы подспорьем в заранее безнадёжном деле. Поэтому Вальтер начал крутиться-вертеться:
- Неужели всё настолько ужасно?
- Вы что, слепой, Шелленберг, или у вас напрочь отбито обоняние? Вы же с ним работаете!
Миазмы непосредственного шефа РСХА действительно трудно было игнорировать, в них тошнотворная гниль запущенных зубов переплеталась со сногсшибательным перегаром. Особенно в дни тяжёлых поражений на фронте, когда, пребывая под давлением дурных предчувствий, Кальтенбруннер начинал закладывать за воротник сразу поутру, не дожидаясь повода или хотя бы обеда. Ежедневно.
- Он позорит мундир таким халатным отношением к личной гигиене. Мне даже фюрер успел за него выговорить! Должен же он отдавать себе отчёт, какое высокое положение занимает, - распылялся рейхсфюрер.
- Прикажите ему сами, - предложил Шелленберг.
- Приказывал, - сообщил Гиммлер. - Без толку. Начинает ныть как ребёнок, противно смотреть. В общем, - рейхсфюрер остался непреклонен, но смягчил формулировку, - попытайтесь повлиять на него. Может быть получится.
Каким образом у него должно было сложиться то, что не сложилось после приказа самого рассерженного Гиммлера, Вальтер не представлял. Уходил он в досаде.
С Кальтенбруннером он познакомился ещё во времена присоединения Австрии. Правда довольно поверхностно. Для посторонних зрителей аншлюс выглядел как торжественный парад германских войск через границу. С разбрасыванием цветов и экстатическим, малость раздутым пропагандой восторгом толпы. Изнутри же непосредственные участники событий пребывали в деятельной суматохе. Он сам занимался тогда экстренным сбором и вывозом документов австрийской разведки, наперегонки с молодчиками Канариса. Так что высокий испещрённый шрамами австрияк как-то не сильно запал ему в память.
Позже именно эту дылду посадили вместо Гейдриха в опустевшее кресло шефа имперского управления безопасности. Очень скоро после его назначения Шелленберг стал ловить себя на сентиментальных мыслях о Райнхарде, при котором, несмотря на его очевидные недостатки, жилось куда лучше. И ещё, что у него странно не ладятся отношения с австрийцами. Или у них с ним. Сказать, что они невзлюбили друг дружку с первого взгляда, – ничего не сказать. Да, к Мюллеру Вальтер испытывал больше уважения, чем к Кальтенбруннеру: тот был опасной, коварной сволочью, но работал тонко. Уровень противника определяет твой собственный. А этот солдафон вечно банально пёр напролом, бессовестно пользуясь расположением Гитлера. Грубый, недалёкий и невероятно злобный, он методично отравлял Шелленбергу жизнь и норовил воткнуть палку в служебные колёса. Конечно, шеф VI управления уже добился личного патроната рейхсфюрера и был прикрыт от прямого вредительства. Отчего Кальтенбруннер бесился ещё пуще.
Собственно как при таком раскладе повлиять на него? Да он пошлёт – за невозможностью услать на Восточный фронт просто пошлёт – вон из кабинета. Обычно умеющему найти подход к собеседнику Вальтеру не приходило в голову ни единой подходящей к случаю фразы для начала диалога о кариесе.
Просьба Гиммлера (поданная в приказной манере) повисла над ним дамокловым мечом, донимая и мешая сосредоточиться. До полудня Шелленберг гнал её прочь от себя, словно назойливую муху. Подошло время обеда. В очередном неясном порыве рейхсфюрер велел руководителям РСХА принимать пищу совместно. То ли для укрепления командного духа, то ли для поддержания их в тонусе. Во главе стола и компании естественно пребывал Кальтенбруннер, и каждый такой обед превращался для шефа разведки в публичную порку. Причём он был в перманентном меньшинстве, так как врагов у него в аппарате было явно больше, чем друзей. Иногда только Мюллер под настроение вступал с ним в союз и помогал держать оборону перед идиотским юмором Кальтенбруннера.
- Наша принцесса снова опоздала!
Не успел Вальтер зайти в столовую, его уже атаковали. Он и вправду задержался: остальные успели рассесться. Поздоровавшись с неохотно скрывающими ухмылки геноссен, он тоже занял закреплённый за ним стул в конце стола.
- Так что же задержало вас сегодня, Шелленберг, - упивающийся своей властью Кальтенбруннер планировал подпортить аппетит заносчивому полуфранцузику.
- Много работы, обергруппенфюрер.
- Ммм, - промычал Эрнст и, склонившись к соседу, внятно для окружающих шепнул: - Я думал, прихорашивался, - и, снова выпрямившись, обратился к глубоко дышавшему Вальтеру. – Выходит, вы у нас самый трудолюбивый, Шелленберг.
- Выходит.
- Что же вы так себя не щадите, дружище. Не боитесь сгореть во цвете лет, бригаденфюрер?
- Нет, не боюсь, я вообще мало чего боюсь, - начали подавать суп, и он, воспользовавшись моментом, когда ему пришлось немного пододвинуться, чтобы официанту было удобнее поставить тарелку, громко буркнул. - В отличие от некоторых.
- Простите, что, Шелленберг? - немедленно среагировал Кальтенбруннер.
- Что?
- Вы что-то сказали?
- Я сказал, что в мире не так много пугающих меня вещей.
Присутствующие с интересом вертели головами, словно зрители на теннисном матче. Для них вялотекущее противостояние шефа РСХА и своенравного руководителя VI управления было приправой к еде.
- Нет, потом.
- Потом?
- После.
- Больше ничего я не говорил, обергруппенфюрер, - берясь за ложку, сказал Вальтер.
Ноздри Эрнста гневно раздулись: сжав челюсть, он молча перенёс такой подлый выпад исподтишка. Грозно оглядев присутствующих, он обнаружил всех без исключения занятыми поглощением пищи. Словно и вправду никто ничего не слышал.
- А какие у вас страхи? - внезапно нарушив тишину, обратился к Шелленбергу Мюллер.
- Вы по какому поводу интересуетесь, - Вальтер посмотрел на него прямо, с вызовом. Ясно, Гестапо интересуется слабостями с одной целью: обратить их позже против тебя.
- Исключительно из праздного любопытства, дружище, - руководитель четвёртого едва-едва улыбался уголком рта. Приметный знак для знавших его людей: сегодня папаша Мюллер был добр аки Святой Николай под рождество. Настолько добр, что был готов подыграть одному непослушному мальчишке.
- Ну, - Вальтер отозвался такой же неприметной ухмылкой заговорщика, - например, не очень уютно чувствую себя в бомбоубежище.
- У вас что же, клаустрофобия, Шелленберг? - насмешливо спросил Кальтенбруннер, выжидавший повода цапнуть. Дождался и цапнул… смоляное чучелко.
- Вовсе нет, замкнутые помещения меня не пугают, просто сама атмосфера в бункерах очень давящая, провоцирует разного рода мысли, - попытался оправдаться Вальтер.
- Мысли? Провоцирует? Что за идиотизм, Шелленберг? Если вас пугают бомбы, даже пока вы сидите на десяток метров под землёй, могу представить себе, какой из вас солдат.
- Но я не солдат....
- Мы все в той или иной степени солдаты Фюрера: даём бой каждый со своего места. Если придёт нужда, мы будем обороняться с оружием в руках до последней капли крови. Как обыкновенные солдаты. Потом, мы являемся примером для нового поколения и для собственных подчинённых. Так что не вздумайте кому ещё ляпнуть подобное. Не позорьтесь!
- Я не считаю слабостью для мужчины признаваться в собственных страхах. Иногда это единственный способ победить их.
- Бабская философия! - презрительно заклеймил Кальтенбруннер, бравый дуэлянт, отмеченный шрамами храбрец. - Ариец побеждает свои страхи, не привлекая к внутренней борьбе посторонних. Не ноет попусту, а выдаёт результат. Единственный страх, на который имеет право мужчина, это страх показаться трусом.
- Значит, идеальный человек ничего не боится?
- Ничего.
- Абсолютно?
- Совершенно, Шелленберг.
- А как насчёт дантистов?
Сосед Вальтера подавился кофе и громко закашлялся. Никто и не подумал прийти ему на помощь: себе дороже. Один Мюллер оставался расслаблен.
- При чём здесь они? - процедил Кальтенбруннер, зеленея.
- Говорят, они способны обратить в бегство целую армию, - Вальтер обезоруживающе улыбнулся, подчёркивая своё стремление обратить разговор в шутку.
- Вы слишком много прислушиваетесь к тому, что говорят, - кулаки Эрнста сжимались всё крепче.
- Работа такая, - вздохнул шеф разведки.
- Вот и занимайтесь ею! - внезапно рявкнул Кальтенбруннер, дрожа от ярости.
Отбросив салфетку, он резко поднялся, подчинённые подобострастно вскочили следом.
- Нет, сидите, господа, - приказал он мрачно, - беседуя с нашим драгоценным Шелленбергом, я совершенно внезапно вспомнил об одном деле, не терпящем отлагательств, поэтому заканчивайте обед, пожалуйста, без меня.
Никто не шевелился при его демонстративно спокойном неторопливом отступлении из столовой. Едва он скрылся, Вальтер первым опустился на стул и как ни в чём не бывало продолжил есть.
- Друг мой, ВЫ возомнили себя бессмертным? - прошипел кто-то.
- О чём вы, геноссе? - невинно моргнул шеф разведки.
«Кажется, сегодня принцесса победила дракона», - подумалось Мюллеру.
- А что на десерт? - повернулся к обслуге Шелленберг.
Мгновение одиннадцатое (с хвостиком.) Своей рукой. Сидя на скамье подсудимых в Нюрнберге в сорок шестом Эрнст Кальтенбруннер, бывший глава РСХА обращённого в гору битого кирпича Тысячелетнего рейха, защищался от обвинений союзников всеми правдами и неправдами. Он остался в одиночестве, ибо его предшественника Гейдриха прикончили «его чехи» ещё в сорок втором, великий и ужасный Гиммлер трусливо отравился, а Мюллер сгинул в неизвестном направлении. Ненависть к СС, грязь делишек Чёрного ордена излились на голову растерянного долговязого австрийца. Бывшие коллеги по партии, занимавшие соседние камеры-одиночки в тюремном блоке, и те не желали руки ему подать. Обвинители от четырёх стран нападали аки натравленная свора: слаженно, продуманно. Докапывались до мелочей и приводили свидетелей, мешавших подсудимым и их адвокатам карты.
В январе в зал заседаний притащили Шелленберга. Как всегда прилизанный и изящный, он гордо прошествовал к свидетельской кафедре под прицелом двух десятков глаз. Бывшие нацистские бонзы занервничали. Птенчик из-под крылышка Гейдриха, потом перепорхнувший к Гиммлеру, знал предостаточно.
- Интересно, сколько из него смогли вытрясти? - пробурчал Гёринг довольно громко: Кальтенбруннер его ясно услышал.
- Уверен, ровно столько, чтобы хватило выкупить одну крысиную шкурку, - высказал он в ответ, чем заставил всех покоситься на него.
Никто, кроме рутинно приносящего присягу Шелленберга, не знал, что происходило на изнуряющих ежедневных допросах. Не знал, как осторожно Вальтеру приходилось подбирать слова, сколько имён внезапно повылетало из превосходной прежде памяти. Как злились следователи на скользкие ответы и просьбы переформулировать вопрос, когда непонятно было, кто кого расспрашивает. Русские тоже жаждали поговорить с шефом германской разведки, но британцы вежливо отказали союзнику, считая Шелленберга исключительно своей добычей. Да и мало ли как поведёт себя хитрый немец с коммунистами. Между тем они старательно, порой в грубой форме, внушали Вальтеру, что он никто и звать его никак. «Обласканный фаворит», некомпетентный для разведывательной службы, «начитавшийся книжек романтик», оставшийся без должности, так как старой Германии более не существовало. Он их слушал, улыбался, иногда спорил, отвечал на поставленные вопросы – и всё больше имён и обстоятельств изглаживалось из его воспоминаний. Словно по мановению ластика.
Однако «потопить» Кальтенбруннера ему выборочная амнезия не помешала, и сделал он это с превеликим удовольствием. На гибнущем судне каждый сам за себя, и нет никакого смысла обременяться лишней ложью. Надо дать страждущему желаемое, чтобы, напившись, он перестал уже копать колодец глубже. Глядишь, не до всех тайников доберутся, отложив лопаты.
Слушая его неторопливые обдуманные показания, Эрнст жалел, что не сумел наладить с ним человеческие отношения. Знал бы, где упадёшь, так сказать. Шелленберг выступил, и его снова увезли: судить главного разведчика будут потом, после руководителей, словно подчиняясь былой иерархии.
На перекрёстном допросе самого Кальтенбруннера обвинители тыкали носом в многочисленные приказы и декреты, завизированные его подписью. Откровенно говоря, бывший глава РСХА вечно что-то подписывал на всевозможных поверхностях: на рабочем столе, порой вовсе на вежливо подставленной спине помощника – упомнить каждый документ практически не представлялось возможным. Однако попадались документы, которые он видел впервые в жизни, о чём без обиняков сообщал трибуналу. Пользуясь столь удобным предлогом, он пытался откреститься тем же макаром ещё от нескольких «гибельных» распоряжений.
- Вы утверждаете, что не подписывали эти документы? - судья Джексон не скрывал скептического настроя.
- Совершенно точно не подписывал.
- Но тут стоит ваша подпись.
- Она определённо выглядит как моя, но я никогда не подписывал ничего подобного. Могу подтвердить под присягой.
- Вы заявляете, что подпись – подделка? Это вообще возможно?
- Не могу с уверенностью утверждать, но повторю под присягой: я этого не подписывал.
- Тогда кто? - наседал Джексон.
- Не знаю, - тут Кальтенбруннер был честен.
Где-то далеко, в тюрьме, дремавший на жёсткой койке Шелленберг чихнул во сне, разбудив самого себя. Уставившись в тошнотворный белёный потолок, едва-едва освещённый багровыми закатными лучами, пробивавшимися в зарешёченное окошко, он почесал нос. Отчего-то перед ним всплыло лицо одного весьма способного канцелярского чиновника. Они звали его «графологический феномен» за умение подделывать практически любые почерки с непринуждённой лёгкостью. Человек этот успешно строчил для нужд VI управления фальшивые письма, рукописные документы, подделывал подписи при необходимости – и ни один графолог не сыскал бы, к чему придраться.
«С чего вдруг вспомнилось?» - спросил он себя и, перевернувшись на бок, попытался снова уснуть.
Мгновение тринадцатое. От улыбки станет всем светлей.
В Гестапо Вальтера Шелленберга за глаза звали Красавчиком, и вовсе ему не в обиду. Пусть и не располагающий выдающимися данными, но миловидный молодой человек действительно выделялся на общем фоне чаще хмурых, потасканных жизнью, прожжённых гестаповцев. Располагающе опрятный, безупречно вежливый, он обладал каким-то буквально всепобеждающим обаянием. Жена его, портниха, прекрасно разбиравшаяся в самых модных тенденциях, внимательно следила за внешним видом супруга. Элегантный, продуманный до мелочей образ немного раздражал иных сослуживцев излишней, на полицайский вкус, щеголеватостью. Зато женский вспомогательный персонал единодушно был от Шелленберга без ума. Что, кстати, провоцировало большую зависть менее востребованных коллег.
Своего успеха у дам Вальтер не стеснялся, напротив, при всяком удобном случае подкреплял его загадочной улыбкой и легким, ни к чему не обязывающим флиртом. Но в компрометирующих связях уличён не был. Имея десяток вариантов и сотню возможностей, он хранил верность жене, по слухам, болезненно ревнивой особе. Кости её непрестанно перемывались под стрёкот машинок и дребезжание телефонов. Заигрывая с девушками, Шелленберг преследовал практичную, лишённую мужского тщеславия или аморального умысла цель. Внимательностью, комплиментами, обходительностью, шоколадкой там, цветочком здесь он сколачивал иной капитал – информационный. Только дурак недооценивает важность обслуживающего персонала и сплетни, которые тот разносит как пчелы пыльцу (или как другие насекомые – заразу). Высокие чины почти не воспринимают хорошеньких секретарш-машинисток как людей, скорее держат за канцелярский атрибут или удобную вещь, и порой бывают при них преступно болтливы. Невероятно, сколько секретов хранит женщина и с какой легкостью она с ними расстаётся, если знать, как правильно подступиться к ней.
Заманив «маленьких птичек» в силки своей харизмы, он частенько улавливал в легкомысленном их щебете интересные «мотивы», старательно записывал и откладывал до поры в закрома памяти. В конце концов, не милое личико привело его в СД, и не за красивые глаза повышают в звании и должности. Вальтер очень много работал, безропотно, добровольно демонстрируя чудеса трудоголизма. Учился на ходу и с нетерпением ждал, когда его наконец-то отзовут из проклятого Четвёртого управления. Гестаповская кухня вызывала у Шелленберга тошноту, и в глубине души он тайно негодовал, что так надолго застрял здесь «набираться опыта». Ему обещали другую службу и иные перспективы. Внешняя разведка — вот настоящее дело, под стать его способностям и призванию.
Но пока Гейдрих (во всяком случае, старшие неоднократно намекали, что группенфюрер лично им интересуется) не торопился вырывать его из лап папаши Мюллера. Своего угрюмого, с руками душителя начальника Вальтер побаивался и испытывал подспудное чувство недоверия. И, кажется, у них то было вполне обоюдно. Разговаривал папаша с ним исключительно сквозь зубы, сухо и официально, экономя слова. Правда и не имел привычки докапываться и придираться. Если ему не нравились результаты работы, он отправлял рапорт в мусорную корзину и лаконично приказывал: «Переделать». Если же оставался доволен – молча кивал. Такое компромиссное сосуществование Шелленберга устраивало, оба понимали: он в Четвёртом не навсегда и, может быть, они однажды будут на равных. То есть это Вальтер так думал, бредя по своим делам мимо пронумерованных дверей Принц-Альбрехтштрассе. Папаша Мюллер пусть и усматривал в парне хватку и потенциал, но и представить не мог, куда вспорхнёт этот щегол.
Примостившись на подоконнике одна из стенографисток курила, выдувая струйки дыма в сторону открытой форточки. Она была грустна и совсем недавно плакала. Пройти мимо было бы верхом бестактности, и Вальтер остановился: утешить бедняжку и заодно выяснить, кто же стал причиной её расстройства. Неприятности оказались чисто бытовыми и не стоили особых переживаний. Мягко и заботливо растолковав ей это, он ободряюще улыбнулся, провоцируя девушку улыбнуться в ответ. Зардевшись от такого неожиданного участия, стенографистка разомлела и от печали сразу перешла к кокетству. Через десять минут они уже выясняли, насколько неуклюже танцует Вальтер и какая музыка способна победить его стеснительность. Длиться это могло ещё сколь угодно долго, если бы девушка внезапно не подскочила, торопливо разглаживая юбку. Скороговоркой известив, что засиделась и пора бы вернуться к делам, она торопливо упорхнула прочь. Столь поспешное отступление навело Шелленберга на мысль: дабы проверить её, он осторожно оглянулся.
Тяжёлый взгляд Мюллера огрел его свинцовым кастетом, популярным тут орудием ведения допросов особо упрямых неблагонадёжных. Уже не в первый раз ловили Вальтера за праздной болтовнёй посреди рабочего дня. Возможно, о нём стало складываться неправильное впечатление.
- Господин бригаденфюрер, - начал было Вальтер объяснительную речь.
- И мне улыбнись, - ровным бесцветным голосом вдруг потребовал Мюллер.
Приказ для немца дело святое, и Шелленберг улыбнулся самой невероятной своей сияющей улыбкой, на какую только мог сознательно быть способен. Никто на свете бы не догадался о её искусственной природе. Начальник не моргая всматривался в него, а тот продолжал улыбаться, потихоньку начиная ощущать себя идиотом. Но тут по каменной физиономии гестаповца прошла трещина: уголок рта предательски вздёрнулся. У Вальтера определённо был врождённый талант прошибать психологическую броню любой толщины.
- Тебе что, заняться нечем? - не давая подчинённому возрадоваться победе в этом импровизированном поединке, задушевно уточнил Мюллер.
- Конечно есть чем, бригаденфюрер!
- Так вот и пиздуй, - велел гестаповец, уже откровенно ухмыльнувшись.
- Так точно, бригаденфюрер! - резво отсалютовал Вальтер.
- И заканчивай мне тут коллектив расхолаживать, - заодно обозначил Генрих.
- Так точно, бригаденфюрер!
- Ты что же, всё ещё тут?
Шелленберг предпочёл больше не дразнить гусей и ретировался в том же направлении, что и стенографистка.
Улыбающийся Мюллер недовольно качнул головой. «Понабрали интеллигентов вшивых, а что с них толку? Дамский угодник, видите ли, лыбится всем ходит, - размышлял он про себя. – Ничего, Красавчик, скоро ты разучишься всем подряд улыбаться. Станешь разборчивее».
Однако Генрих до самого вечера нет-нет да ухмылялся недоступным для посторонних, неведомым своим мыслям, изрядно нервируя подчинённых, не привыкших к весёлому шефу.
@темы: фанфик, моё соучастие, 17МВ, Душка ШЕФ, моё творчество